Черное перо серой вороны

Глядя с презрением, с каким трепетом они берут каждую карту, боясь перебрать или недобрать, как потеют одни и бледнеют другие, Осевкин вместе с тем продолжал кожей своей ощущать трепетное девичье тело под собой, и все одно за другим мгновения погружения в него, такие сладкие, такие возвышающие его над миром, не способным отнять у него ни этих девчонок, ни Комбината, ни Заведения и всего прочего, делающего его, Осевкина, хозяином не только города, но и почти всех его жителей, способных только воровать, жрать и получать жалкие удовольствия, дрожа по ночам от любого громкого звука за стенами своих квартир. Была бы его, Осевкина, воля, он бы, поймав жалкого чиновника-воришку за руку, отнимал бы у него и его родственников все имущество и все банковские счета, превышающие их официальные возможности. Но наверху сидят либо дураки, либо такие же жулики, которые не станут принимать законы, направленные против самих себя. И как некогда он презирал милицию, не способную поймать бандита Осевкина, так сейчас он презирал все власти снизу доверху, не способные — или не желающие — делать то, на что они поставлены.

В эти вечерние часы Осевкину не хотелось ничего: ни есть, ни пить, ни любить, ни думать о высоких и низких материях, тем более видеть эти отвратительные рожи. Он был уверен, что жизнь его вполне удалась, что дальше будет еще проще и надежней. Сейчас ему хотелось покоя и только покоя.

Походив между столиками, предупредив Шахиншаха, что уходит, он спустился вниз по винтовой лестнице к черному ходу, вышел во двор, плотно заставленный машинами. До его слуха долетели отдаленные погромыхивания надвигающейся грозы. Осевкин сел в машину и коротко бросил:

— На дачу!

Глава 30

На город тихо опускались сумерки, подкрашенные алой зарей. В той же стороне, но несколько севернее, на эту зарю наползала черная туча, мерцая голубоватыми сполохами света. Из открытых и ярко освещенных окон кафе вырывались звуки музыки, слитного гомона голосов и шаркающих подошв.

Валера был чуть-чуть навеселе, он был бы не прочь продолжить вечер, начатый с мэром, но вечерние цены, в отличие от дневных, были Валере не по карману. В конце концов, хватит и того, что он употребил за ужином с Чебаковым и его заместителем, довольно странным господином, тучным и очень настороженным; более того, от его широкой фигуры исходила непонятная угроза, и Валера старался реже смотреть в его сторону и не встречаться с узкими щелками заплывших глаз. У Валеры еще не было опыта прожженного журналиста, иначе бы он сумел угадать в этом господине полицейского, но чутьем на опасность он обладал, и чутье это его ни разу не подводило. Этот тип по фамилии Купчиков за все время ужина не проронил ни слова, лишь иногда кивал своей тыквообразной головой, как бы удостоверяя верность того, что говорил мэр Чебаков, но удостоверяя как-то странно, будто борясь с самим собой, или только наполовину, или вообще черт знает как.

А Чебаков ничего существенного за весь вечер так и не сказал, ни на один вопрос, заданный Валерой, не ответил по существу. Правда, Валера особенно и не налегал на каверзные вопросы, следуя указанию Иваныча не раскрывать цели своего посещения Угорска. Если верить Чебакову и кивкам Купчикова, то получалось, что в Угорске все делается в соответствии с указаниями свыше, и даже с некоторым опережением, что всякие там нарушения правопорядка, законности и прочего пресекаются на корню и не получают развития. Короче говоря, тишь да гладь, да божья благодать.

— Профилактика — вот самое главное, на что нацелена городская администрация, которой я имею честь руководить с самого начала существования, — разглагольствовал мэр, теряя некоторые слова и даже предложения, то и дело подливая в рюмки французский коньяк, а Валере так даже с опережением.

И Валера принимал это как должное, уверенный, что может выпить если не ведро, то половину, и при этом голова его будет работать как часы. И он доказал это на стройке в студенческом стройотряде, где с едой было неважно, а с водкой — хоть залейся, так что его там даже прозвали Непромокаемым.

Поначалу он записывал все, что говорил мэр, но потом понял, что в этом нет никакого смысла, убрал блокнот в карман, сказав, что он вполне удовлетворен полученными данными и что, если господа составят ему протекцию, он был бы не против встретиться с хозяином… этого… как его? — Фука, и на том считать свою миссию исчерпанной.