Черное Рождество

— Как вы сказали — все враги? Да знаете ли вы, поручик, кто на сегодняшний день самый главный враг Белой армии? Не на фронте, разумеется, а здесь, в тылу? Не подпольные комитеты большевиков и не забастовки рабочих, а спекуляция! Да-да, именно спе-ку-ля-ци-я! — выкрикнул он, сверкая глазами.

— Кто же не знает спекулянтов? — пожал плечами Борис. — Я вторую неделю в Севастополе, видел их предостаточно, да и в любом городе они есть. В кофейне «Петлюра» был, видел, что там творится.

— Вы видели только внешнюю сторону, — возбужденно заговорил Горецкий, — самое страшное — это последствия, к которым приводит спекуляция: разложение тыла, нарушение снабжения армии всем необходимым, всем, что с армейских складов попадает не к воюющим частям, а к спекулянтам и контрабандистам. Кроме того, спекуляция приводит к недовольству гражданского населения, что тоже косвенно вредит обороноспособности Крыма. Мало того что спекулируют все эти греки, евреи, турки, нет — спекулируют военные, от солдата до генерала включительно, спекулируют герои, участники «ледяного похода», увешанные наградами. Спекулирует весь город: телефонные барышни и инженеры, дамы, занимающиеся благотворительностью, и портовые рабочие, гимназисты и полицейские, а также старики, дети и инвалиды.

— Да, тут такой простой метод, как подложить хороший заряд динамита и взорвать кофейню «Петлюра» со всеми его обитателями, оказывается совершенно недейственным, — заметил Борис.

— А куда девать иностранных матросов? — вздохнул Горецкий. — Они продают фунты и франки, а сами скупают у армян ковры и золото. В городе не хватает жилья, потому что спекулянты подняли цены на комнаты и квартиры. Даже мальчишки спекулируют газетами!

— Аркадий Петрович, — мягко заметил Борис, вставая, — я полностью с вами согласен насчет того, что со спекуляцией нужно решительно кончать, но здесь я вам не помощник. Так что разрешите откланяться…

Горецкий тоже встал с места и со вздохом протянул руку, и в это время на улице послышался шум подъехавшего автомобиля. Внизу захлопали двери, в здании поднялась суматоха. Борис выглянул в окно, но увидел только у входа запыленный черный автомобиль.

Тем временем по коридору прогрохотали шаги нескольких людей. Дверь распахнулась, и в комнату широкими шагами, обметая ноги полами развевающейся кавалерийской шинели, ворвался генерал Слащев.

Борис видел его второй раз, но теперь оказался гораздо ближе и лучше смог рассмотреть знаменитого защитника Крыма. Его поразило лицо генерала, эта неестественно белая длинная алебастровая маска с припухшим ярко-красным ртом, ртом вампира, ожившего мертвеца. Мутные серо-зеленые глаза смотрели на окружающих с бесконечной злой горечью.

«Ведь он молод, — подумал Борис, — ему только тридцать пять лет. Что же сделало его таким? Ведь это не лицо живого человека, это лицо выгоревшего изнутри ходячего трупа. Что так выжгло его? Непомерное честолюбие, наполеоновские амбиции, соединившиеся с подозрительностью и манией преследования, бессонные ночи или просто кокаин?»

Рядом с генералом стоял тот же красивый молодой ординарец, которого Борис заметил еще на вокзале в Симферополе. Лицо ординарца при всей его нежной красоте было прихвачено морозом порочной жестокости и бледно, как у Слащева.

Слащев оглядел находящихся в комнате и, выделив Горецкого как главного, заговорил голосом достаточно тихим, но звенящим от плохо сдерживаемой злобы:

— Что же, господа контрразведчики, у вас нет других дел, как только пытаться скомпрометировать единственного генерала, который еще думает о том, чтобы удержать фронт, а не исключительно о собственном обогащении или об интригах? Вам мало всех прежних доносов, теперь вы хотите объявить меня мародером?

— Позвольте, ваше превосходительство, я не знаю, о чем вы говорите! — попробовал остановить генерала Горецкий.

— Ах вы не знаете? — Голос Слащева повысился, наполнил собой комнату, запросился наружу. — Вы не знаете! Да все вы заодно, все вы одним миром мазаны!

— Подожди, Яков, — вмешался молодой ординарец неожиданно высоким певучим голосом, — может быть, полковник и вправду ни при чем?

— Оставь, Лида! — отмахнулся Слащев. — Все они одна шайка!

— Прошу вас, господин генерал, — воспользовался Горецкий паузой, — прошу вас, объясните, в чем дело.

— В чем дело? — издевательски повторил Слащев. — Дело в вашем замечательном коллеге Шарове. Мало того что его, штатского чиновника, прислали в Крым заведовать контрразведкой и что эта контрразведка не подчиняется ни моему начштаба, ни мне. Мало того что ему поручили секретную слежку за мной, так этот мерзавец пытался взвалить на меня обвинение в уголовном преступлении, в мародерстве!

Горецкий слушал генерала внимательно, не прерывая, и это, видимо, успокаивающе подействовало на Слащева. Он понизил голос и продолжил гораздо спокойнее: