Черное Рождество

В свободное время Борис, чтобы разогнать скуку, бросал нож в прикрепленную к стене сарая старую телячью шкуру, которая скоро превратилась в лохмотья. Этому научил Бориса прошлым летом греческий мальчишка-контрабандист, когда они плыли из Батума в Феодосию. Умение это в жизни очень Борису пригодилось. Он достиг в нем большого совершенства, и Стасский очень этим заинтересовался.

— Подите к черту с вашим пари! — Борис рассердился не на шутку.

— Ах так! — Голос Стасского сорвался на фальцет. — Скажите, как мы благородны! Может, устроим по поводу прекрасной дамы дуэль?

Прежде чем он успел продолжить, Борис схватил его за обе кисти и сжал их. Стасский попробовал вырваться, но Борис держал крепко.

— А теперь слушайте очень внимательно, господин поручик. Если я не защищаю капитана Колзакова, когда вы подло нападаете на него с насмешками, это не потому, что я поддерживаю вас. Просто я считаю, что Колзаков — здоровый, крепкий мужчина, офицер, он воевал еще в Германскую, так что способен постоять за себя сам. Иное дело — Юлия Львовна. Но с некоторых пор я взял себе за правило не делать того, о чем меня не просят. Вот если она обратится ко мне с просьбой — тогда я с удовольствием померяюсь с вами силами. Потому что, откровенно говоря, вы мне порядком надоели.

Они так увлеклись разговором, что не заметили подбежавшего Колзакова.

— Господа, господа! — удивленно воскликнул он. — Что это вы делаете?

Борис отпустил кисти Стасского и отступил на шаг. Стасский усмехнулся, поймал взглядом Колзакова и проговорил с плохо скрытым сарказмом:

— Поздравляю, господин Колзаков! Наслышан о вашей сегодняшней победе! Как говорил Наполеон, в ранце каждого солдата лежит маршальский жезл, так что у вас еще все впереди.

Не дав Колзакову времени на достойный ответ, он злобно оглядел Бориса и ушел скорым шагом проверять посты своих пехотинцев.

— Ох, до чего же он утомил меня! — пожаловался Колзаков.

— Сами виноваты, — не утерпел Борис, — не можете себя правильно поставить. И что он к вам прицепился?

— Они, видишь ли, дворяне, белая кость, а я солдатский сын, до капитана вот дослужился, — вздохнул Колзаков. — Он понять никак не может, почему я не у красных. А я объяснить не умею. Хотя что тут объяснять, ежели присягал я государю-императору? Привык воевать, куда пошлют. Но ведь как пружину ни дави, а ведь когда-нибудь да лопнет!

— Очень может быть, — согласился Борис.

— Я, знаете ли, не силен в разговорах-то, — расстроенно продолжал Колзаков, — вот и сегодня не в добрый час с Юлией Львовной беседу начал.

Борис оглянулся на женскую фигуру возле ореха. Юлия Львовна стояла, повернувшись спиной, и спина эта была пряма, но такой неестественной скованностью веяло от всей фигуры, что Борис изумленно оглянулся на Колзакова:

— Что вы ей сказали, Николай Иванович?

— Ох, язык мой! — простонал Колзаков. — Давеча говорю ей, что лицо ее мне знакомо. «Нет, — отвечает, — ошиблись вы, господин капитан, не знаю я вас». А у меня все в голове, что видел я ее раньше. Сегодня после боя как осенило меня, вспомнил, что видел, но не ее саму, а фотографический ее портрет.

— И где же это было? — полюбопытствовал Борис.

— А было это в Галиции в одна тысяча девятьсот шестнадцатом году. Сидели мы в плену у немцев. Там-то я и познакомился с поручиком Богуславским. И видел у него фотографию его невесты Юлии Львовны Апраксиной. Рассказал я все это Юлии Львовне и очень пожалел.

— Отчего ж пожалели?

— Не умею я с дамами разговаривать, вот и вышло нехорошо. Так что вы уж сейчас ее не тревожьте, авось к вечеру успокоится.

Борис пожал плечами, потому что ему начало все это надоедать, и пошел следом за Стасским, чтобы убедить того хотя бы сегодня взять себя в руки и не портить никому настроение своими бесконечными придирками. Он не смог сразу найти Стасского, наконец через несколько минут увидел его во дворе рядом с лейтенантом Ткачевым. Они разговаривали вполголоса, причем у Бориса и тут сложилось впечатление, что они весьма недовольны друг другом. Стасский подступал к лейтенанту внешне вроде бы мягко, но с оглядкой, а тот отвечал резко, отрывисто, как будто рубил словами воздух. Увидев Ордынцева, оба замолчали и ушли в дом. Борис только вздохнул. Вацлав Стасский обладал просто удивительной способностью ссориться с людьми. С лейтенантом он только сегодня познакомился, и вот, пожалуйста… Оба обменивались не предвещающими ничего хорошего взглядами. Борис мысленно махнул рукой и пошел следом за ними.

Минутой позже туда вошли Колзаков, Сильверсван и Юлия Львовна. Она была спокойна, хоть и бледна, губы плотно сжаты, но глаза горели странным темным огнем. Одета она была все в то же темно-серое суконное платье, что было на ней по приезде, только накинула на плечи белый кисейный шарф, который, надо полагать, одолжила у хозяйки.

Пришла жена Мусы, тихая татарка, закутанная до глаз в кисею, принесла свежего хлеба, лепешек, сушеного винограда.

— Извините, господа, — повернулся к гостям Колзаков, — к сожалению, у нас только два приличных бокала. Самогон можно было пить из кружек, а такое хорошее вино как-то совестно.