Черное Рождество

На следующее утро по просьбе Колзакова пришли две татарки из деревни и обрядили покойного в чистое. Православного священника не найти было за сто верст вокруг, так что отпевать Стасского было некому. К тому же возникли еще разногласия по поводу предположения Сильверсвана, что Стасский, поскольку имел польскую фамилию, мог быть не православным, а католиком. Никто наверное ничего не знал, Стасский никогда про свое вероисповедание не говорил, и даже креста на нем не было. Колзаков заказал татарам сколотить гроб, и решили, что каждый прочитает над покойником какие помнит молитвы, а пока положили усопшего на стол в самой большой комнате хозяйского дома. Борис, выйдя за каким-то делом из дома, увидел в дальнем конце деревни подъезжающую арбу. Татарин-возчик остановился и заговорил с кем-то из местных, а с арбы соскочили и пошли пешком два человека. Сначала Борис увидел, что это офицер и солдат, потом ему показались знакомы их фигуры и походка, и наконец он понял, что к нему приближаются Аркадий Петрович Горецкий и его верный Санчо Панса — Саенко.

Борис, удивленный и обрадованный, пошел им навстречу.

— Ваше благородие! — издали крикнул Саенко. — Здоров ли?

— Вот так встреча, Пантелей Григорьевич, — усмехнулся Борис.

Он поздоровался с Горецким и повел вновь прибывших к дому, расспрашивая о причинах приезда. Впрочем, Горецкий в обычной своей загадочной манере ответил ему крайне уклончиво, а Саенко сел на своего любимого конька:

— Ох, и подлый же народ эти татары! Возчик-то содрал три шкуры, а вез так, что все бока отбил. И такое-то подлое место стрелка эта! Воды и то не попить, соль одна да горечь. Как этот татарин пьет — это только одно удивление. Такой воды и лошади в рот не возьмут. А его татарские коники, видно, привыкши — пьют да помалкивают. А ночевали-то как плохо у сторожа соляного…

Войдя в горницу, Горецкий удивленно воззрился на мертвого поручика. Саенко перекрестился.

— Батюшки! Что ж это? Упокойник у вас? Осколком, что ли, его убило?

— Нет, — Борис помрачнел, — как ни странно, поручик Стасский скоропостижно скончался вчера вечером. Должно быть, разрыв сердца.

— Что вы говорите? — удивленно взглянул на Бориса Горецкий. — Мне казалось, что уже несколько лет я сталкиваюсь только с насильственной смертью. Резаные, колотые или огнестрельные раны — вот и все разнообразие, а сердца, кажется, у всех выздоровели.

Аркадий Петрович подошел к столу, на котором лежал покойник, и наклонился над телом. Он внимательно осмотрел лицо Стасского, присвистнул и осторожно расстегнул воротник мундира.

Борис удивленно следил за действиями полковника. Горецкий внимательно оглядел шею трупа, затем обследовал его запястья. Наконец он поднял на Ордынцева крайне озабоченный взгляд и сказал негромко:

— Этот человек не умер естественной смертью. Как большинство людей в наше время, он был убит.

В дверях раздался приглушенный вскрик. Борис обернулся и увидел на пороге Юлию Львовну.

— Как — убит? — испуганно проговорила она. — Почему вы знаете? Кто вы?

— Полковник Горецкий Аркадий Петрович, — представил Борис своего бывшего шефа. — А это Юлия Львовна Апраксина.

— Весьма рад знакомству, сударыня, — поклонился Горецкий, — хотя обстоятельства не слишком благоприятны… А насчет того, почему я знаю, что этот человек убит, — вот, извольте взглянуть. — Полковник показал на шею трупа, Юлия Львовна, несколько побледнев, тем не менее приблизилась и взглянула — работа сестры милосердия лишила ее брезгливости и страха перед внешними проявлениями смерти. — Вы видите, — Горецкий показывал золотым карандашиком, как будто иллюстрировал лекцию студентам-медикам, — кожа имеет характерный серовато-голубой оттенок, но особенно важны эти мелкие красные точки на шее и на запястьях. Это точечные кровоизлияния. Кроме того, клиническая картина дополнена мелкими кровоизлияниями в глазу, — Горецкий приподнял веко, — и меньшей, чем обычно, выраженностью трупного окоченения. Судьбе было угодно распорядиться так, что мне приходилось уже видеть аналогичные трупы. Видите ли, в мирной жизни я был юристом — Борис Андреевич подтвердит вам, я читал ему в университете курс уголовного права, — но я и практиковал, был товарищем прокурора. Среди прочих дел в девятьсот двенадцатом году мне пришлось участвовать в процессе по обвинению молодого золотопромышленника Зотова в убийстве отца и жены. Отца он убил из-за наследства, а жену, как это принято в определенных кругах, из-за кафешантанной певички. Так вот, оба трупа имели те особенности, на которые я только что обратил ваше внимание. Как выяснилось, Зотов, сибиряк по происхождению и по месту его основных промышленных интересов, много общался с дикими народами Сибири и у тунгусского шамана позаимствовал священный яд, малыми дозами которого шаман вводил себя в исступление при своих камланиях. Несколько большая доза того же вещества, родственного яду кураре, которым смазывают свои стрелы американские индейцы, отправила родственников Зотова на тот свет.

— Вы уверены, что в нашем случае применен тот же яд? — спросил Борис.