Черное сердце

Беру бумаги, и прямо в руки мне выпадает старое фото. Трое белобрысых мальчишек на фоне огромного дома. Это одно из тех старинных поместий на океанском побережье – на крыше площадка с перилами, колонны. Какой-нибудь старинный богатый род с Кейп-Кода. На обороте незнакомым тонким почерком выведены имена: «Чарльз, Филип, Анна». Значит, один из них не мальчик.

Может, отец собирал материалы для будущей аферы? Я разворачиваю бумаги. Свидетельство о рождении Филипа Рейберна.

Не Шарп – я всегда знал, что эта фамилия такая же фальшивая, как приз в лотерее. Филип Рейберн – так по-настоящему звали отца. От этой фамилии он отказался, скрывал ее от нас.

«Кассель Рейберн» – произношу я мысленно. Получается страшно нелепо.

Еще там вложена вырезка из газеты: Филип Рейберн погиб на восточной оконечности Лонг-Айленда в возрасте семнадцати лет, когда перевернулась лодка. До ужаса глупая и дорогая смерть.

Рейберны могли купить все, что угодно. Наверняка и украденный бриллиант тоже.

Двери со скрипом открываются, я поворачиваюсь, застигнутый врасплох.

– Я нашел на крыльце молоко. Что ты здесь делаешь? – спрашивает Баррон. – А… Что ты сотворил с папиным ящиком?

– Смотри, – я протягиваю ему леденец. – Там внутри и правда лежала конфетка. Кто бы мог подумать.

Баррон смотрит на меня, разинув рот, на лице у него застыл ужас, как будто он только что осознал, что чокнутый из нас двоих все-таки не он, а я.

После ужина возвращаюсь в Веллингфорд. Мистер Пасколи, мой комендант, смотрит косо, когда я протягиваю ему записку от мамы.

– Все в порядке, Кассель. Завуч объяснил, что вас не будет несколько дней.

– А, точно.

Я уже и забыл о том обещании, которое нам с Сэмом дал Уортон. Столько всего должно было случиться, что я и не чаял им воспользоваться. Но вот я снова в Веллингфорде, интересно, что я могу теперь себе позволить?

Скажем, не вставать с утра и наконец нормально отоспаться?

Вряд ли.

Сам не знаю, что я ожидал увидеть в комнате, но точно не Сэма, разлегшегося на кровати с забинтованной ногой рядышком с Даникой. Они увлеченно режутся в джин-рамми.

Видимо, Сэм уже смог позволить себе девушку в мужском общежитии. Похвальная предприимчивость.

– Привет, – здороваюсь я, прислоняясь к косяку.

– Что с тобой было? – спрашивает Даника. – Мы волновались.

– Это я волновался, – я оглядываюсь на Сэма. – Ты как? В смысле, нога.

– Еще болит, – сосед осторожно опускает левую ногу на пол. – Хожу теперь с тростью. Может, потом хромать буду, так доктор сказал. Может, даже всю жизнь.

– Тот коновал? Надеюсь, ты проконсультировался у другого специалиста, – получается грубо, но меня захлестывает чувство вины.

– Мы правильно поступили, – говорит Сэм и набирает в грудь побольше воздуха. На его лице серьезное выражение – таким я его еще не видел. Он морщится от боли. – Я ни о чем не жалею. Чуть было не разрушил собственное будущее. Наверное, я принимал его как должное… вообще все принимал как должное – поступление в хороший колледж, престижную работу. Думал, ты такими классными вещами занимаешься.

– Прости, – говорю я совершенно искренне.

Мне действительно очень-очень жаль, что он так думал.

– Да нет, ты не виноват. Я сглупил. И ты меня спас от больших неприятностей.

Оглядываюсь на Данику. Сэм всегда слишком великодушен, а вот про нее я знаю наверняка: если она сочтет мой поступок дурным, то точно об этом скажет.

– Я никогда не хотел, чтобы ты… Никогда не хотел, чтобы кто-нибудь из вас двоих из-за меня пострадал.

– Кассель, – говорит Даника тем сердитым и в то же время ласковым тоном, на который всегда переходит, когда мы ведем себя как идиоты, – ты не несешь ответственности за Мину Лэндж. Это не ты ее с нами познакомил. Она вообще-то в одной с нами школе учится, забыл? И не ты все это устроил. Нельзя винить себя в… В чем там ты еще себя винишь. Мы же твои друзья.

– Возможно, в этом-то и заключается ваша первая ошибка, – тихонько говорю я.

– А у кого-то хорошее настроение, – посмеивается Сэм.

– Ты видел? – спрашивает меня Даника. – Вторую поправку не примут. Пэттон ушел в отставку. Вернее, его арестовали, но это то же самое. Ты наверняка видел. Он даже публично признал, что твоя мать не сделала ничего плохого.

Может, сказать Данике правду? Из всех, кого я знаю, она больше всего бы мной гордилась. Но нечестно их в это втягивать – что бы они ни говорили. Тем более, это дело гораздо масштабнее и опаснее всего того, во что я ввязывался раньше.

– Вы же меня знаете, – качаю я головой. – Не особенно интересуюсь политикой.

– Очень жаль, что ты не видел, – Даника смотрит на меня лукавым взглядом, – ведь если меня выберут произносить речь на нашем выпускном, помощь мне не помешает. Из Пэттона получилась бы прекрасная модель. Такой правильный тон. Но если ты не в теме…

– Ты собираешься сказать всем, что именно в этот день намерена говорить от чистого сердца, и исповедаться во всех грехах? Вряд ли у тебя столько грехов в запасе.

– Так ты видел! – восклицает Сэм.

– Кассель Шарп, ты все-таки врун, – возмущается Даника, но не особенно искренне. – Самый лживый из всех врунов.