Черноморская сирена

Но Родзянский не поддавался в ловушку. Он говорил ей комплименты, толковал с ней о Диме, подхваливая его в унисон с ней и, под видом сочувствия, часто целовал ее руки, но товарища не выдавал, довольно ловко отвертывался от Вавочкиных расспросов и, не доверяя ее внезапному превращению, назвал Оверина простофилей, когда тот однажды изливался перед ним в восторгах на счет того, какою самоотверженною женщиной оказалась Вавочка.

— Видно Дмитрий Сергеич кататься поехал. — Нас-то и не узнал должно быть! — промолвила Вавочка, отлично зная, куда поехал Дима, и испытывая мучительную тревогу.

Хотя все доказательства были на лицо, что Марианна Николаевна нисколько не увлечена Димой, и хотя Вавочка только что, будто в порыве неудержимого счастья, поведала Марианне Николаевне про мифическую прогулку с Димой прошлою ночью при луне на лодке, — тем не менее, кто знает?…

Эта волшебная лунная ночь имеет в себе что-то захватывающее и манящее. Она по себе это знает, знает, как делается томительно-жутко на душе, как хочется любить и слушать торжествующую песнь любви! В этакие ночи даже и благоразумные и холодные женщины, как Сирена, могут потерять голову и отдаться обаянию горячих признаний…

А Дима так обворожителен, когда говорит о любви!

Нечто подобное пронеслось и в голове Родзянского.

— Какая ночь! — протянула Вавочка, подавив вздох, жадно вдыхая аромат глициний и акаций в саду, мимо которого быстро катилась коляска.

И в воображении ее с мучительной ясностью представилась сцена «Фауста», перенесенная из Мариинского театра на террасу, полную цветов, дачи Сирены.

— Да, ночь! — отрывисто и будто недовольно, что действительно такая раздражающая ночь, повторил и Родзянский.

И, тоже подавив вздох, взглянул искоса на хорошенький и задумчиво-грустный профиль Вавочки, скользнул взглядом по ее пышному бюсту и втайне подосадовал в эту минуту, что Вавочка такая «дура».

Еще бы не дура! Влюблена, как кошка, в этого беспутного Оверина, который скачет теперь к Сирене.

Действительно, последние версты до Ялты Оверин скакал, испытывая лихорадочное нетерпение быть скорее у Сирены и сказать ей… Что сказать?… Разве он это знал? Он только чувствовал, что он должен что-то сказать, должен припасть к ее ногам и объяснить, что без нее он жить не может. Решительно не может. Это так же верно, как то, что он — Оверин.

Она не каменная же в самом деле? Она поймет, что любовь его не мимолетное увлечение, не шутка, а что-то роковое, неодолимое… И, быть может, она не отнесется к нему с насмешкой… Быть может…

А эта ночь со своим нежным дыханием словно нашептывала ему о каком-то недосягаемом счастии взаимного чувства.

И он не сдерживал «Красавчика» и несся марш-маршем, воображая, что каждое утерянное мгновение — утерянное счастье.

Он пронесся мимо Ливадии и, наконец, перед ним забелели дома Ялты, освещенные огоньками. Гулко раздался стук копыт «Красавчика» по мосту. Лошадь понеслась в гору, и Оверин почти со всего разбега остановил взмыленного коня у ворот небольшой освещенной дачи, потонувшей в зелени платанов, лавров, глициний и акаций.

Он отдал выскочившему дворнику лошадь и торопливыми шагами пошел по благоухающему саду, звякая по гравию подошвами.

— Марианна Николаевна дома? — нервно, вздрагивающим голосом спрашивал он молодую горничную Феничку, отворившую ему двери подъезда, — и, по обыкновению, суя ей в руку трехрублевую бумажку.

— Благодарствуйте… Дома… Пожалуйте! — весело с фамильярной приветливостью говорила Феничка, зажимая в руке деньги. — Да вы идите лучше через сад, Дмитрий Сергеевич. Барыня на террасе.

— Есть кто?

— Никого, Дмитрий Сергеич, никого! — ласково и значительно вымолвила она, видимо сочувствуя Оверину и понимая его чувства. — Варвара Алексеевна и господин Родзянский пили у нас чай и недавно уехали.

Оверин направился по саду, мимо цветника.

Феничка участливо проводила его взглядом, словно бы желая ему успеха.

XIII

Вся в белом, точно русалка, как их рисуют на картинах, Марианна Николаевна сидела на залитой лунным светом террасе, уставленной тропическими растениями, и грустная и задумчивая, глядела на море, полная той безотчетной тоски, которая часто нападает на людей, неудовлетворенных жизнью и чувствующих душевный разлад.

Она задумалась о прошлом, о своей жизни, о том, на что она надеялась, как мечтала жить, и как далеки теперь эти мечты от действительности.

И ей было жутко. Ей хотелось с кем-нибудь посоветоваться, спросить у доброго, хорошего человека, как жить, чтобы не было подчас стыдно, чтобы не было этого душевного разлада, и она могла бы чем-нибудь удовлетвориться, иметь цель в жизни, работу, которая имела бы смысл. Эти благотворительные подачки, которые она щедро раздает, это участие в нескольких комитетах в городе, где она живет с мужем, давно разочаровали ее. Детей у нее нет. Одна семейная жизнь, при полном семейном мире и уважении к мужу, не наполняет ее жизни, и она невольно ищет развлечений.