Черноморская сирена

«Ты уж влюблен в нее, как безумный!» — хотелось ей бросить ему в ответ, но она сдержалась и покорно проговорила:

— Ну так что-ж? Разве этому можно помешать?.. Если бы ты даже и увлекся ею, разве я не осталась бы твоим преданным другом?

— О, Вавочка, конечно!

— Навсегда?

— Навсегда!

— Спасибо, милый!

И, скрывая в сердце мучительное чувство обиды оскорбленной, отвергнутой женщины, Вавочка благодарно пожимала руку Димы, а Дима так же благодарно целовал Вавочкину руку и восклицал:

— Ты совсем другая стала, Вавочиса!..

— Перегорела, перестрадала… Поняла, что была неправа, ревнуя тебя.

— О, Вавочка, прости!.. Я не стою твоей любви… Я… я…

И Оверин затруднялся, какой выбрать подходящий эпитет, чтобы добросовестно определить величину своего свинства.

Этим он как будто расквитывался, чтобы начинать снова.

— В чем тебя прощать, Дима? Ты впечатлительный, увлекающийся человек… Сирена такая интересная… А мы, женщины, по крайней мере я принадлежу к таким, умеем любить самоотверженно и только радоваться счастью любимого человека.

— О, Вавочка! — снова восклицал Оверин в избытке благодарных чувств и бесконечно радостный, что события идут своим правильным порядком и что не предвидится, против ожидания, никаких осложнений. Вавочка такая самоотверженная, такая чудная женщина!

Уверенный, что Вавочка в самом деле рада бескорыстно любоваться на его счастье и, пожалуй, готова даже помочь ему в этом, Оверин, хоть и считался психологом, в один прекрасный день возымел неодолимое желание выболтать Вавочке все, что у него было на душе, и поделиться с Вавочкой своими горями.

И с откровенною жестокостью добродушного легкомыслия он проговорил:

— Я совсем втюрился, Вавочка… Не сердись, великодушная женщина… Сирена меня с ума свела…

Надо было много воли и самообладания, чтобы не закричать от боли и не бросить в глаза этому очаровательному эгоисту:

— Пощади! Не говори хотя об этом!

Но Вавочка выдержала испытание.

Она только слегка побледнела и изменилась в лице, когда с затаенной тревогой в сердце спросила:

— А она? Сирена?

О, Господи! Какою пыткою показалась ей та долгая секунда, пока он ответил.

— Ноль внимания.

— Неужели? — почти вырвался у нее крик, звучащий радостью.

— Даю честное слово!

— И даже не кокетничает?

— То-то, кажется, нет.

— Но все-таки… Припомни… расскажи, Дима, как другу! — с захватывающим любопытством допрашивала Вавочка.

Оверин добросовестно рассказал, как иной раз в нем живет надежда, что Сирена обратит на него хоть малейшее внимание, и как надежда эта сменяется отчаянием. Он просто не знает покоя. Эта странная, загадочная женщина совсем околдовала его.

— Бедный, Дима!

И в то же время мысленно благословляла Сирену и желала ей всевозможных благ.

— Ты как думаешь, Вавочка? Она может увлечься? Мне кажется, что она слишком живет умом… Холодная натура.

— И мне кажется, Дима!

О, злодей! Он еще с четверть часа говорил о своих чувствах, точно его слушала не любящая Вавочка, а какой-то истукан.

И Вавочка поспешила оставить Диму и уйти в свою комнату.

Там она в последнее время плакала и злилась, испытывая муки оскорбленного самолюбия и ревности.

Но зато ее план удался. Не даром она сошлась с Сиреной и рассказывает ей, как Дима любит ее и как нежен с ней. Пусть Дима клянется Сирене в любви. Она не поверит ему и, во всяком случае, подозрительно отнесется к человеку, который в одно и то же время любит двух.

Теперь недолго ждать. Еще неделя, Сирена уедет, и Дима снова будет мой!

И злые слезы Вавочки сменились слезами радости и торжества.

XII

Среди тишины волшебной крымской ночи донесся протяжный и меланхолический мужской голос, однообразно повторяющий несколько нот.

То был призыв правоверных вспомнить Аллаха.

Алупкинская мечеть была на значительном расстоянии от дачи, в которой жил Оверин, и голос муэдзина, выкрикивавшего с минарета, доносился слабыми и не обыкновенно мягкими и приятными звуками.

Через пять минут голос смолк. Снова тишина.

Вдруг с соседнего балкона Оверина окликнул молодой учитель, пописывающий юмористические стишки и часто читавший их Оверину.

— Дмитрий Сергеич! Я только что вернулся с берега и написал стишину. Позволите прочесть?

— Сделайте одолжение.

И учитель прочел: