Черноморская сирена

— Не сердитесь… Не обижайтесь, Дмитрий Сергеич! — промолвила она, и в голосе ее звучала ласковая нотка:

Оверин восторженно глядел на нее и промолвил:

— На вас сердиться?!.. На вас молиться можно!

— Не сотвори себе кумира… Помните заповедь?… И еще есть заповедь: воздерживайся говорить глупости! — засмеялась Марианна Николаевна.

— Воздержусь… простите… И, как видите, не забываю условия…

— И хорошо делаете… Иначе мне с вами было бы скучно! — прибавила серьезно Марианна Николаевна.

— Не подчеркивайте этого, я и так понимаю! — грустно проговорил Оверин.

— Я только напоминаю вам. Вы, ведь, как человек минуты, забывчивы…

После таких напоминаний Оверин притихал.

Однажды он, после какого-то спора, воскликнул:

— Знаете ли что, Марианна Николаевна!.. Вы не рассердитесь, если я вам скажу неприятную вещь?

— Говорите… Мне так надоело слушать одни приятные вещи… Говорите… Мне интересно знать, что обо мне думает талантливый писатель.

— Вы — сухой, рассудочный человек.

— А дальше что?

— И вы, наверное, никогда никого беззаветно не любили?

— А отца и мать? — засмеялась молодая женщина.

— Я не о такой любви говорю… Не хитрите. Я говорю о любви к мужчине.

— Вас очень это интересует?

— Очень.

— Пожалуй, я вам скажу… И то, заметьте, делаю вам эту уступку, рассчитывая, что облегчу вам изучение моей персоны и что больше вы не будете касаться таких вопросов… Не будете?

— Не буду.

— Вы не ошиблись… Я не из очень любящих натур.

— Ну вот… Я, значит, прав? — торжествующе воскликнул Оверин.

— Еще бы вам ошибаться! — с тонкою иронией заметила Сирена.

— И не любили потому, что не нашли своего героя.

— Быть-может…

— А требования у вас от героя самые строгие?

— Ну, еще бы… Уж если полюбить, то настоящего героя… А то стоит ли?… А пока я еще не нашла такого героя… И знаете ли что? — уж пущусь с вами в откровенности… Иной раз, когда я еще была моложе, подчас я готова была увлечься… Меня трогали высокие слова и горячие признания.

— Их было много?

— Бывали таки… Я слушала и в то же время какой-то бес нашептывал насмешливые мысли, и чары спадали. Признанья казались мне приподнятыми, любовь — капризом самолюбивого мужчины, и сами влюбленные теряли в моих глазах прежнее обаянье… Я подмечала в них смешное, в их словах мне слышалось торжество будущего деспота-мужа или оскорбительная страсть животного… И мое увлеченье пропадало… О, господа! вы не понимаете, как часто вы своими признаниями оскорбляете нас и почему иногда доставляет удовольствие забавляться над вами! — прибавила порывисто Марианна Николаевна.

— Странная вы женщина! — протянул Оверин.

— Не легкомысленная и хорошо знаю, что часто кроется под очень красивыми фразами мужчин… От этого и странная? А женщина, которая нередко ищет в вас, господа, руководителей и учителей, вместо того находит самых обыкновенных ухаживателей, не странная?

— Вы, верно, нападали на нехороших людей?

— Я всяких видела — и хороших, и дурных, но одно скажу: редко видала мужчин, которые без тайной оскорбительной мысли относятся к красивой женщине… Верно человек-зверь в большинстве из вас…

— В вас какой-то бес анализа сидит…

— И пусть сидит.

— И вы никогда не узнаете настоящего полного счастья… Такие натуры глубоко несчастны…

— Я, кажется, не говорила вам, что я несчастна! — вызывающе и резко кинула Марианна Николаевна.

И, заметив, что Оверин совсем смутился от этого резкого тона и виновато, с выражением мольбы, смотрел своими серыми кроткими глазами, она, словно бы пробуя свои чары, дарила его улыбкой, какой-то загадочной и точно ласкающей, и Оверин снова радостно светлел, как прощенный школьник, и какие-то смутные надежды на то, что Сирена может его полюбить, незаметно закрадывались в его голову…

И он уходил от нее, рассчитывая видеть ее на другой же день…

Быть-может, этот день принесет что-нибудь новое? Быть-может, его любовь растопит холодное сердце загадочной женщины? Во всяком случае, она к нему расположена. И она этого не скрывает.

Прощаясь с Марианной Николаевной, Оверин заранее просил позволения заехать к ней на следующий день.

Обыкновенно Марианна Николаевна разрешала, любезно прибавляя, что всегда рада поговорить с ним и послушать его.

И Оверин уходил почти счастливый, крепко пожимая ей руку.

Прежде, в начале знакомства, он как-то при прощании крепко поцеловал ее руку. Сирена быстро отдернула ее и строго заметила, что она этого не любит, и сконфуженный Оверин больше никогда не осмеливался и только украдкой позволял себе любоваться этой маленькой изящной рукой с длинными тонкими пальцами и в мечтах осыпать ее горячими поцелуями.

В последние дни Марианна Николаевна отклоняла его посещения под разными предлогами и раз ему прямо высказала:

— Вы стали какой-то нервный и молчаливый. Я не люблю вас видеть в «сентиментальной задумчивости». Это скучно, и к вам совсем не идет.

XI