Черноногие

Кенет уже осмотрелся и определил самое безопасное место: это был перелесок, покрытый частым кустарником, вьющимися растениями и высокой травой. Но он не сразу отправился туда, заметив, что Волк выглядывает из палатки Сильвины и наблюдает за его передвижением. Кенет сделал длинный крюк и, удостоверившись, что его не могут видеть, занял свою позицию.

Тучи вскоре заволокли все небо и скрыли блеск мерцающих звезд, непроницаемый, черный саван ночи окутал стан охотников. Пронизывая темноту, зоркий взгляд Кенета стремился к палатке Сильвины. Долго стоял он, поглощенный мечтами любви, но, опасаясь, что они отвлекут его от дела, он стал расхаживать взад и вперед, прислушиваясь ко всем звукам леса и иногда поглаживая свой карабин, как верного друга, на которого можно положиться. Однако образ прелестной девушки преследовал его; напрасно он старался отогнать его, еще прекраснее и еще милее, он опять вырисовывался перед ним. И вот он невольно остановился и прислонился к дереву, чтобы думалось свободнее.

Кенет не заметил, как пролетела значительная часть ночи. Вдруг какой-то шорох заставил его вздрогнуть, что-то блестящее сверкнуло перед глазами, кто-то попытался нанести ему удар, и холодная рука страха сжала его сердце. В мгновение ока Кенет отскочил и бросился на врага. Только сейчас он разглядел, что это Волк подкрался к нему с поднятым ножом. Айверсон ловко увернулся, избегая удара, и, крепко перехватив руку, готовую повторить попытку, не выпускал ее. Волк вырывался с таким же бешенством, как и ловкостью. Может быть, ему и удалось бы увернуться от Кенета, движениям которого сильно мешал карабин, но в эту минуту на индейца бросилась Напасть.

– Потише, потише, мой добрый пес! – сказал Кенет, видя, что Напасть вцепилась в плечо юноши и стала немилосердно теребить его.

Повинуясь его приказанию, собака выпустила добычу. Маленький индеец перенес свое поражение со стойкостью старого воина, закаленного в многолетних боях.

– Изменник! – воскликнул Айверсон. – Не знаю, что удерживает мою руку и почему ты еще жив?

Волк не отвечал и угрюмо смотрел на собаку. Кенет медленно вынул пистолет.

– Ну, змееныш, что ты скажешь в свою защиту?

– Ничего, – отвечал тот смело, – когда волк попадает в западню, он никогда не рассчитывает на жалость охотника.

– Такова уж твоя порода! Но скажи мне, негодяй, чем я заслужил твою ненависть?

После некоторого колебания мальчик ответил:

– Волк долго был твоим другом. Он любил тебя, потому что чтил как храброго из храбрых. Теперь он ненавидит тебя за то, что ты влил яд в уши Восхода Солнца. У Волка был один друг, и этим другом была она. За нее он дал бы растерзать себя на мелкие куски, а ты – ты отвратил ее сердце от него!

– Я имел причину на то, потому что слышал рычание волка, хотя и не знал, на кого он точит зубы.

– Волк никогда не укусит ее, нет, только не ее!

Произнося это, индеец гордо выпрямился, и глаза его засверкали, как раскаленные угли.

– Учитывая то, что мне известно, – возразил Айверсон, – я не могу тебе поверить. Я мог выдать твои планы, однако не сделал этого. До этой ночи я сохранял тайну твоих проделок, которые стоили бы тебе жизни, если бы были раскрыты. В благодарность за это ты исподтишка поднял нож на меня. Если я размозжу тебе голову, то Саул Вандер только поблагодарит меня и скажет, что я прав.

Молодой индеец гордо поднял голову и сказал:

– Волк, как и любой индеец, – всегда желанная дичь для бледнолицых. Что ж, убей меня, если есть охота. Сейчас со мной легче справиться, чем потом, когда у меня отрастут зубы и когти.

– Нет, паршивец, я и пальцем не коснусь волос на твоей голове. Пошел вон!

Волк не пошевелился. С удивлением вытаращил он глаза на Кенета и как бы обдумывал, на что решиться.

– Пошел вон! – повторил Кенет.

Индеец повернулся, остановился, еще раз взглянул на Айверсона и, медленно отходя, вскоре скрылся в темноте.

«Верен своей натуре, – раздумывал Айверсон, – в его сердце бушуют инстинкты. Мне стало жаль его молодости, и я пощадил его – может быть, безрассудно».

Заметив, что собака Ника расположилась около него, усевшись на задних лапах, Кенет хотел ее погладить, но животное выразило свое неодобрение глухим рычанием.

– И ты тоже верен своей натуре, – сказал он, – странный зверь! Спас мне жизнь и не хочет моей ласки! Однако не мне жаловаться на Напасть: слишком я обязан ей, чтобы ставить в укор внешнюю нелюдимость. Ах, Напасть, добрая Напасть! Ты поистине оригинальная собака оригинальнейшего хозяина, моего спасителя. Пускай имя твое звучит немного зловеще, но дела твои преисполнены добротой. Ты истинная напасть для моих врагов, но для меня – ты благодетельница. Никогда не забуду я тебя, добрая Напасть!

В ответ на хвалебные речи собака не пошевелила и кончиком мохнатого хвоста, но посмотрела на Кенета с безмолвной и несколько подозрительной суровостью.

– А, если ты не хочешь ни говорить, ни открывать свое сердце навстречу моему дружелюбию, так посмотри же, нет ли там признаков опасности, – сказал он, указывая ей на деревья.

Повинуясь, Напасть мигом вскочила и бросилась в указанном направлении.