Чернозём

Сырок, переливая раскалённый металл в ёмкость, где он должен был остывать, продолжил расспрос:

- А в золото веришь? В его силу.

Слышно было, как голос Гольдберга заискрил, точно сгоревшая розетка:

- Золото другой разговор, друг мой. Оно вечно. Люди-то с самой древности за него гибли. Скифы, греки, римляне, крестоносцы... все друг другу за него кишки выпускали. Сам Мефистофель пел: "Люди гибнут за металл". Вам не понять эту страшную притягательную силу.

Сырок с дымящейся болванкой в руках подошёл к ванне. Он держал её в щипцах, как будто в ней были заключены мощи святого. Радостно лопались угли и от того клацающие челюстями скелеты на стенах водили тенистые хороводы. Дракон давно ожил, обвил нас с Сырком костлявым высохшим хвостом, а крохотные люди в ужасе спрятались под нарисованным деревом.

- Ясно? - банкир съёжился на дне ванны, - Незачем, таким как вы, владеть золотом. Золото обеспечивает рынки, работу, прогресс, войны. Золото - это кровь финансовой системы. Её лейкоциты! Они защищают здоровье организма. Золото не нашей человеческой природы, а среднего неопределённого рода. Понимаете, вы?

Сырок спросил:

- Получается, дух в нём живёт?

По тому, как он это сказал, я понял, что правильного ответа на этот вопрос не существует.

- Какой дух! Нет ни бога, ни духа.

Сырок печально покачал головой:

- Дух живёт где хочет. Чаешь ли ты, Гольдберг, Воскресения мертвых и жизнь будущего века?

Нарисованные тела в ужасе закрыли лица руками. И угли, словно смолкшие аплодисменты, перестали лопаться. Связанный Гольдберг замер и было слышно, как в большой термической кружке с шумом остывает горячий жёлтый напиток.

- Вы же это несерьёзно, - начало медленно доходить до него, - вы же просто шутите? Пугаете? Вы же не варвары... вы не хотите... вас найдут... я заплачу... не надо!

Сырок, поведя щипцами, перекрестил ползающего в ванне банкира. Он извивался как змея и пытался закрыть беззащитное сизое брюшко. Я понял, что должен обязательно сказать:

- Во имя Отца, Сына и Святого духа.

Раскалённое золото окропило плоть Гольдберга. Он дико заорал, ещё не смея поверить в случившееся, но едкий металл уже разъедал мясо, кости и с удовольствием наполнял лёгкие, откуда всё ещё раздавался дикий, утробный человеческий вой. От жара кожа на лице банкира лопнула и свернулась чёрными пархатыми кудряшками. Лопнувшие глаза напоминали зажаренный на сковороде белок. Дурно пахло жареным человеческим мясом и палёной щетиной, а Сырок продолжал тонкой струйкой лить и лить металл, приговаривая, как помешанный:

- А то, что в катакомбах умертвили банкира - всеобщая радость, всеобщая гордость...

***

Брошенный камешек пробил водную гладь и пустил густые шелковые волны. Место, куда я приехал ночью после того памятного разговора с Алёной, оказывается, знал и Сырок. И теперь он с упорством тонущего раз за разом нырял в водоём, фыркая, как упавший в воду кот. Наконец Сырок поплыл к берегу размашистым кролем, который всегда выдаёт пловца-самоучку. Он стал выбираться на берег, и казалось, что впереди него, как перед Моисеем, расступаются воды.

С высокой фигуры, где в пояснице лежала вершина трапеции, заканчивающаяся широченными плечами, неохотно падала вода. Ей нравилось лежать на груди, похожей на блины от штанг, а если бы парень раскинул руки, то они были бы длинной в олимпийский гриф. И пресс не заплыл жиром, а вызывающе смотрел на меня такими выдающимися кубиками, из которых ребёнок легко мог построить замок. Было бы жаль расставаться с таким совершенным организмом.

- Что у тебя за татуировка на груди?

Я вижу над сердцем чёрный профиль усталого человека. Художник удивительно чётко передал ненависть к жизни, сквозящую в оплывших смуглых чертах и поредевшей гриве седых волос. Изо рта головы торчала схематичная трубочка, из которой шёл какой-то французский дымок.

- Кто? Да так, просто любимый писатель, - отмахнулся Сырок, - ты должен был уже догадаться. А плавать будешь?

Пожимаю плечами:

- Я уже здесь купался. И даже нырял так же, как ты.

- И? - в его голосе чуть больше заинтересованности, чем обычно.

- Что и? Ничего.

Он почему-то обрадовался, и его борода, раздутая от воды, радостно лоснится:

- Попробуй ещё. Положись на русский авось.

Если честно, то я не понимал, что он имеет в виду, но уже долгое время отвечал Сырку с пренебрежительной уверенностью. Наверное, он пребывал в иллюзии того, что мы с ним на одной волне. Хотя он плыл теми водами, на которые я давно смотрел как мертвец - через борт с уключиной.

- Почему бы и не покупаться? - сказал я равнодушно.

Светлые воды легко приняли чужака. Выше - холмы по плечи нахлобучили чёрно-голубой треух. Ниже - щиколотка, колено, пояс, неприличные брызги на животе. Я повёл плечами - птичий разлет рук и, как рыбёшка с чуть загорелой чешуей нырнул вперёд и вглубь.