На секунду ей показалось, что по тёмному окну с внешней стороны дома ползёт огромный розовый осьминог, присасываясь к стеклу своими пупырчатыми щупальцами. Она проморгал ась, чтобы прогнать видение, и, не смотря в окно, встала, прошла в ванную и умылась. Вернулась в комнату: только темень да ночной трепет деревьев.
Пляшущие точки в чате превратились в новое сообщение: «Ты готова к следующему заданию. Ты уже понимаешь, что избыточность этого мира чужда тебе. Я помогу посмотреть вокруг: люди проводят жизнь на ненавистных им работах, зарабатывают деньги для того, чтобы купить вещи, которые потом отправят на помойки; чтобы съездить в отпуск, про который они забудут; чтобы переедать, пить, сидеть на игле или же наркоманить компьютерными играми; чтобы бездумно полировать свой зад в спортзалах; чтобы вступить в брак, потому что «так надо»; чтобы терпеть друг друга из страха одиночества; чтобы родить никому не нужных детей. Люди жестоки, равнодушны, неблагодарны. Люди — это суета и потребительский ад».
У Инги даже зубы заболели. «Господи, как он прав», — еле слышно простонала она.
«Очищение начинается с тишины, — продолжал Харон. — Только избавившись от суеты, только остановившись, сев и прислушавшись к себе, мы сможем услышать, как поёт трава, как сползает по стеклу капля дождя, как скрипит старое кресло, сколько музыки и поэзии в звуке закипающего чайника. Я даю тебе третье задание. Я уверен, ты к нему готова: ты должна выслать мне (не выложить в группу, а прислать лично мне) сан трудовой книжки с записью об увольнении; с сегодняшнего дня ты должна перестать общаться с близкими, начать прислушиваться к себе и изучать себя».
Инга написала ответ, почти не задумываясь: «Хорошо. Я всё сделаю. Ты во всём прав. Подняла бокал за Клеопатру».
«Она была хорошим человеком, поэтому получила дар найти выход», — ответил Харон.
Утром её разбудила Люся.
— Есть кто дома? — громогласно спросила Балясина, открыв дверь своим ключом.
Инга вышла из комнаты в халате.
— Здравствуйте, — негромко сказал гнущийся за спиной матери Гриша. Он высился за баб-Люсей большим тёмным айсбергом в чёрном пуховике и смешной спортивной шапочке с надписью «OBEY».
— Привет. — Инга хмуро прошла на кухню.
— Катю не будите, — сказала она. — В её комнате убирать не надо. Она вчера поздно легла.
— Я пришёл посмотреть мебель, мама сказала, вам нужно кое-что отреставрировать, — услышала она Гриши голос из коридора.
— Да, Гриша, помню. Попей пока чаю с блинами. Баб-Люся разогрей ему. Они в холодильнике.
— Отродясь не видела в этом доме блины! — удивилась баб-Люся. — Выходит, протёртую землянику с сахаром я к месту принесла.
Она со всем своим уборочным инструментарием прошагала в кухню и водрузила на стол три разновеликие банки: огурцы маринованные «Дядя Петя», хрен «Столичный» и «помидоры в собственном соку «Томатики». Во всех трёх, несмотря на этикетки, было любимое Ингино варенье.
— Спасибо, — сказала она, — ты знаешь, как я его люблю.
Аппетита не было совсем.
— Жирненькие. — Баб-Люся смотрела на горку блинов. — Ингуш, как будто прям не ты делала!
— А это и не я делала. Это Серёжина новая подруга.
— Ничего себе новости. — Мясистый баб-Люсин нос заходил туда-сюда от любопытства. — И давно это он семью вторую завёл?
— Ничего он пока не завёл. — Инга разозлилась. — Просто живёт там с какой-то… Дашей. Я её не видела даже.
— Не видела, а блины ешь? — театрально удивилась баб-Люся. — Высокие отношения, ничего не скажешь!
Инга поняла, что вот-вот сорвётся на Люсю:
— Угощайтесь, — и ушла в душ.
Первое, что Инга услышала, выключив воду, — распекающий тон Балясиной. Она что-то безостановочно долдонила сыну. «Парня надо спасать», — подумала Инга и быстро оделась.