Черные дельфины

— Какие же вкусные блины, Ингуша, — расплылась баб-Люся в довольной улыбке, увидев её в коридоре. — Вот, говорю Гришке, вот так надо было жену себе искать, пробы ей устраивать, так сказать тест-драйв, умеет ли, может ли… чтобы мать потом носки за неё не стирала…

— Гриш, пойдём я тебе стул покажу, — предложила Инга. — А буфет — вторым номером, там работы меньше, потом с ним разберёмся.

— Ох, а мне убираться же ж надо, — спохватилась баб-Люся. — Хорошо, когда каждый занимается своим делом, правда? — и подмигнула сыну. Тот вымученно улыбнулся.

— Стул еле дышит, Инга Александровна, — сказал Гриша, осмотрев рассохшиеся перекладины и потрескавшиеся ножки. — Легче, конечно, новый купить.

— Это семейная реликвия, — объяснила Инга, — отцу от деда моего достался. Мы его бережём и передаём из поколения в поколение. Как обручальные кольца в некоторых семьях.

— Ну тогда я заберу его себе в мастерскую, — решил Гриша. — Тысяч двадцать будет стоить, ничего?

— Дороговато что-то, нет?

— Я Олегу стол за двадцать пять делал. — Гриша насупился. — Как там, кстати? Что следствие?

— Да какое следствие! Полиция считает, что это было самоубийство, дело закрыто, всё, ничего больше они не будут! Давай на пятнадцати сговоримся? — предложила Инга. — Только ты уж его отреставрируй по чести, ладно?

— Как новенький будет! — радостно заверил её Гриша. По его скулам расплывались пятна румянца цвета земляничного варенья. — Пойдёмте буфет посмотрим. Мама, я слышу, в вашу спальню переместилась.

У Инги завибрировал телефон.

— Гриш, ты иди пока без меня. — Она кивнула.

— Белова, — голос Архарова звучал серьёзно и взволнованно, — труп, который нашла твоя дочь, опознан. Я только что получил отчёт.

— Продолжай. — Инга подобралась.

— Это Куприянов Роман Валерьевич.

— Инга, ты слышишь меня? Он разбился — упал с высоты и пролежал там больше недели, пока Катя его не обнаружила. Твоя дочь…

— Кирилл, ты думаешь, это как-то связано со мной? Но кто мог знать, что Катя будет играть в эту игру? Он был убит? Или — сам?

— Судя по траектории полёта, скинули. На теле следы пыток — кисти буквально сожжены, будто их в костёр совали. А теперь слушай сюда: Куприянов мёртв уже неделю. Жербаткина мы взяли пять дней назад. На куртке, в которой был Куприянов, «пальчики» Жербаткина — на плечах, на спине — везде отметился. В кармане — перчатки, телефон и шестёрка пик. Почему карта — фиг его знает, а вот на перчатках явственные следы бензина… Роман Валерьич по ходу в них поджог-то и устраивал. За что ему этот гад руки и спалил — в назидание за неаккуратную работу… Да, и ещё. Последний, кому звонил Куприянов перед смертью — конечно же, наш Жербаткин.

— То есть…

— Как я и говорил: Жербаткин грохнул своего подельника после трупа на пепелище. Улик — вагон и маленькая тележка! Мы тут на опережение сработали: труп ещё не нашли, а убийцу поймали. Ребята мои, конечно, проверят другие версии — Микаэляна этого, например. Вдруг горячий кавказский парень решил за поджог отомстить? Но это так, больше для проформы.

— То есть Жербаткин не сознался в убийстве?

— Не-а. Как рыба об лёд. Ну ничего. Будет и признание. Ему теперь до собственных похорон в тюряге сидеть.

Инга молчала.

— Насчёт Катьки это совпадение, — утешил её Кирилл. — Уверен. Ну сама посуди: игра была в пятницу. Труп лежит неделю. Ну и потом — это всё рассчитать, подложить, выверить. Кто мог сделать такое, если Жербаткина в понедельник приняли?

* * *

Катя проснулась только в час дня. Баб-Люся как раз заканчивала глажку. Гриша, сославшись на дела и забрав аванс вместе со стулом, уехал. Инга во внезапном порыве вышла из своей комнаты и обняла дочь. Ей хотелось, чтобы Катя в ответ обвила её руками, подняла своё улыбающееся лицо вверх, как раньше, — для поцелуя, сказала: «Мамочка, я тебя о-бо-жаю!»

Катя стояла в её объятиях не шевелясь. Пережидала. Терпела.

— Как дела, Катюша? — Баб-Люся вышла в прихожую.

Инга вспомнила, как в детстве они с Эдиком любили жечь газеты во дворе: аккуратно поднесёшь зажжённую спичку к краю, и чёрно-жёлтая линия бежит к центру «Московского комсомольца» или «Вечерней Москвы», тонкая бумага чернеет, сворачивается на асфальте мёртвой розой.

— Бывало и лучше! — Катя невесело улыбнулась баб-Люсе. — Вы блины мои попробовали? Мама угостила? А то у нас стоят, мы с ними всё никак не можем справиться.

— Твои? — Люся включила свой удивлённый тон. — А мама сказала, это папина новая… знакомая приготовила.

— Это мы вместе. — Катя не смутилась. — Её Даша зовут. Она теперь с папой живёт. Очень милая.

— Ох, доченька, — баб-Люся нежно огладила Катю по спине, — я так рада, так рада. Готовить надо уметь. Хоть кто-то научит тебя духовным скрепам. Это же основа семьи, очага, понимаешь?

Катя покосилась на мать и неуверенно кивнула.

— И попробовала я их, — продолжала Балясина, — очень вкусные. Я как раз и варенье принесла, как чувствовала прям, что к месту будет, как чувствовала.