Черные листья

И вот совсем недавно он вновь встретился с Натальей. Шел вечером по городскому парку — в новом коричневом костюме из японского крепа, рубашка — белее снега, начищенные до солнечного сияния туфли, и сам необыкновенно свежий, будто вымытый чистым вечерним воздухом. На душе тоже легко — шахтер Лесняк остался честным шахтером и чихать ему сто тысяч раз на легкую жизнь, шахту свою он и на миллионы не променяет. И никакая тут для него не мораль, это у него тоже в крови, как теплица в крови у Степаниды Михайловны и ее красавицы дочки.

— Привет, Виктор!

— Здорово, Лесняк!

— Здравствуй, Витя!

Десять человек пройдет — пятеро из них обязательно с Виктором Лесняком раскланяются: друзья, знакомые, приятели. Свои люди. Рабочий класс. Трудовой народ. Шахтеры, девчата с хлопчатобумажного комбината, шахтостроители, шоферы… И ему не стыдно смотреть в их глаза — честный человек гуляет по городскому парку после трудового дня, рабочий забоя Виктор Лесняк дышит свежим воздухом.

— А-а, товарищ Лесняк! Рад встрече на нейтральной территории!

Лейтенант-милиционер дружески протягивает руку, здоровается. Тот самый лейтенант милиции, который два месяца назад писал на Лесняка протокол по поводу «допущенного гражданином Лесняком нарушения порядка в общественном месте». А вот здоровается и по-приятельски улыбается и идет рядом, расспрашивая о работе. Почему так? Да потому, что он тоже знает: товарищ Лесняк по-настоящему честный человек, не тунеядец какой-нибудь, не хапуга, не торгаш…

— Ну, желаю всех благ! — говорит лейтенант. — Тороплюсь. Привет товарищу Тарасову.

И вдруг Лесняк слышит:

— Виктор!

Он продолжал идти, не оглядываясь, хотя уже узнал голос Натальи. Мягкий, немножко, кажется, грустный голос. На мгновение что-то внутри у него обрывается, словно он почувствовал внезапную боль. Зачем Наталья его окликнула? О чем они будут говорить?

— Виктор!

Точно только сейчас ее услышав, он останавливается и поворачивается к Наталье. Вначале даже не сразу поверив, что это она. Заметно похудела, стала бледнее, и глаза не такие живые, как раньше. Болела, наверное, или с матерью что-нибудь…

— Здравствуй, Ната, — сказал он. — Сколько лет, сколько зим. Гуляешь?

Ему хотелось придать своему голосу этакое безразличие или игривость, словно ничего между ними и не было. Могли же они когда-то вот так: «Привет, Витя!» — «Салют, Натка!» — «Как жизнь?» — «Порядок». — «Ну, будь, Витя!» — «Будь, Натка!» И все. И разошлись. Попробовать и сейчас так?

— Как жизнь, Натка?

Она все поняла. Невесело усмехнувшись, сказала:

— Не надо. Так, как раньше, ничего не получится.

— Пожалуй, — согласился Лесняк. — Как раньше — не получится…

— Давай посидим, — предложила Наталья. — Ноги что-то побаливают. Можно, я возьму тебя под руку? Так мне будет легче.

— Лучше я тебя, — заметил Виктор.

Они нашли уединенную скамью под высоченным кленом, сели чуть поодаль друг от друга, словно это расстояние между ними могло стать той чертой, которая помогла бы им держаться свободно и непринужденно.

Однако непринужденность не приходила, наоборот, с каждой минутой молчания они чувствовали себя все более и более скованно. Наконец с трудом, видимо себя пересилив, Наталья сказала:

— Я думала, что ты ответишь на мое письмо. Не захотел?

— Не захотел. Не о чем было тебе писать.

— Не о чем?

— Да.

— А я все время ждала. По нескольку раз на день заглядывала в почтовый ящик.

— Ты нездорова? — спросил Виктор. — Вид у тебя не ахти.

— Ждала, что напишешь хоть десяток слов. А раньше, до тебя, над письмами от мужчин вообще смеялась. Пишут, вздыхают, жалуются на одиночество, а мне смешно. Понимаешь?

Виктор в ответ лишь пожал плечами.

— Значит, не понимаешь. У меня к тебе было совсем по-другому. И сама не думала, что так получится. Так серьезно. И до сих пор не прошло. Не удивляешься, что говорю тебе об этом?

— Может, не надо об этом?

— Надо. Для меня. Чтоб легче стало. Только ты имей в виду: я тебе не навязываюсь. Даже если бы ты сейчас и согласился на что-нибудь, я все равно отказалась бы. Потому что я тебе действительно не пара. И ничего у нас с тобой не получилось бы. Я мещанка. Во всех отношениях. Меня и на самом деле засосало. Теперь трепыхайся, не трепыхайся — все равно не выберешься. Смешно? А ты не смейся…

Виктор и не думал смеяться. Первый раз слышал, как люди так говорят о себе. «Во всех отношениях мещанка». Пожалуй, это правда. Только почему ж ты стала мещанкой? Кто тебя ею сделал? Задавить бы того человека!

Точно угадывая, о чем он думает, Наталья продолжала, опустив голову и глядя в землю:

— Чудная она, наша жизнь. В старину как говорили, знаешь? «Неисповедимы пути твои, господи». Точно, неисповедимы. Мамашу свою люблю и ненавижу. Люблю, потому что не сомневаюсь, все делается для меня. Все ради меня. Ненавижу за то, что оплела она меня сладкой паутиной. С детства только и слышала: «Ты самая красивая, ты самая умная, ты самая, самая, самая…» Лучший кусок — мне, последний рубль — на меня, ручки я пачкать не должна, в общем, поставь трон, посади меня на него — королева…