Черные листья

— Значит, выходит, что Селянин — вроде как не виноват? — спросил Лесняк, нажимая на слове «вроде». — А на самом деле виноват?

— Разве ж я это говорю? — улыбнулся Бурый. — Я не такой, чтоб напраслину на безвинного возводить. Я только вот о чем: скребковые цепи в нашей лаве сколько времени не обрывались? Забыли уже, когда в последний раз подобная беда случалась. Правильно? А тут — на тебе… Как раз на смене Селянина… Надо же… А цепей на складе нету, и что теперь будем делать — одному богу известно… Да ты особо не страдай, Павел Андреевич, люди ж все понимают… — Он даже протянул к Павлу руку и погладил его по плечу. — Ну, хотел отличиться, хотел показать себя — чего ж тут плохого? Ты, Павел Андреевич, так Кострову и скажи, он тоже поймет. И Симкин должен понять — человек же он, а не тумба… Вот только с планом как будет?.. Сгорим без огня, всю шахту назад потянем… Это плохо. Злые люди скажут: взяли Селянина для пользы дела, а получилось наоборот… Злых-то людей много, куда их денешь…

И он опять погладил Павла по плечу, словно сочувствуя ему или успокаивая, а Павлу от его прикосновения стало не по себе, как-то уж очень мерзко и противно. Он даже попытался отодвинуться от Богдана Тарасовича, отползти от него подальше, но Никита Комов неожиданно толкнул его в бок и шепнул на ухо:

— Скажи ему пару горячих слов, чего молчишь?

А Павел, честно говоря, и не знал, что сказать Богдану Тарасовичу. Всем существом своим чувствовал он, как много яда в словах Бурого, а возразить ему было нечего. Наверное, все-таки надо было быть осторожнее, а он пошел напролом — и сел в лужу. Нет, у него и в мыслях не было «отличиться», «показать себя», но со стороны-то выглядит именно так. Плохо выглядит. Потому он и молчит, потому и глотает обидные слова Бурого.

И вдруг Никита Комов сказал:

— Поговорка такая существует: «Когда мягко стелят — жестко спать». Слыхали такую поговорку, Богдан Тарасович? Так вот она прямо к вам лично относится. Чего вы всегда добреньким прикидываетесь? Улыбаетесь, по плечу поглаживаете, а камень-то за пазухой — вон он, через робу его видать. Капаете, капаете на мозги человеку, психом от ваших слов стать можно. Форменным психом!

— Да ты о чем? — удивленно, но ничуть внешне не огорчаясь, спросил Богдан Тарасович. — Что-то не пойму я тебя, Комов. О каком камне речь? Я об общем благе пекусь, а ты — камень!.. Цепей-то, повторяю, нету? Значит, стоим и стоять будем? Правильно? На горного мастера гром обрушиться может? Недосмотрел, скажут, не рассчитал свои силы… А?..

— А цепи, между прочим, есть! — неожиданно сказал Лесняк. — У Кирилла Александровича Каширова. В загашничке. Своими глазами видел. Не даст? Как ты думаешь, Павел?

Павел теперь и сам вспомнил: у Кирилла действительно есть в запасе почти новая скребковая цепь. Увидев ее, Павел тогда еще спросил:

— Зачем прячешь ее, Кирилл? На других участках люди бедствуют, а ты…

Кирилл поморщился, окинул Павла критическим взглядом и ответил:

— Если ты мне разрешишь, я сам присмотрю за своим хозяйством. И сам решу, что мне надо, а чего — не надо. Разрешишь? Или все-таки будешь настаивать, чтобы начальник участка инженер Каширов исполнял распоряжения члена шахткома?

Глава пятая

1

Кирилл никак не мог понять: рад он уходу с его участка Павла Селянина или нет? Казалось бы, к этому, хотя и не столь важному, событию он должен был отнестись с чувством удовлетворения. Разве Павел не мозолил ему глаза? Разве мало он в свое время попортил ему крови? Взять хотя бы факт с заметкой в газете… Или тот случай, когда Павел схватил его за руку с липовыми замерами в лаве… Да мало ли их было, мелких и крупных стычек, мешающих им обоим нормально жить и работать! И не сам ли Кирилл Каширов в недалеком прошлом просил Селянина: «Уйди на другую шахту… Или, на худой конец, перейди на другой участок — нам обоим будет лучше…»

И вот Селянин ушел. Гип-гип ура?.. Но почему-то ура Кириллу кричать не хочется. Почему? Он что, вдруг ощутил без Павла Селянина пустоту? Затосковал без своего друга детства? Или, может, его вдруг кольнуло сознание того, что вот и настало время, когда Павел потихоньку-полегоньку начал карабкаться в гору? Черт побери, себе-то Кирилл может откровенно признаться, что Селянин совсем не дурак и что при желании он далеко пойдет. Как далеко — Кирилл еще не знает, но чует: если его ничто не остановит, если он случайно не споткнется — удержать его никто не удержит.

В первое мгновение, когда к Кириллу пришла эта мысль, он постарался отогнать ее прочь: господи боже мой, неужели Кирилл Каширов может испытывать что-то похожее на болезненную ревность к лишь предполагаемой карьере Пашки-неудачника? Неужели он может бояться подобного рода соперничества? Смешно. Смешно до нелепости! Сказать об этом Иве — та искренне удивится: «Как это так, Кирилл? Ты — сильный, всегда уверенный в себе человек — и вдруг такое смятение!..» Или не удивится? Спрячет за безразличием свою тайную радость («Ага, наконец-то ты понял, что Павел — это тоже сила!») и скажет: «Ну ты это зря, Кирилл. Куда уж ему до тебя…»