Черные руны судьбы

– Мне кажется, нам есть о чем поговорить, барышня, – сказал он.

5. Третья. Дверь

Тьма клубилась за окном, и город прятался в ней так надежно, словно его и вовсе не было.

Спать Эрвин не мог, ворочался и так и сяк, время от времени поднимался и начинал ходить по комнате. Сердце его жгло, а мысли не текли неторопливо, цепляясь друг за друга, как обычно, а бежали рваные, судорожные, мало связанные одна с другой, и порой совсем не подобающие служителю Вечного.

Вот бы Корделия пришла к нему сейчас…

Нет, лучше бы он никогда не появлялся в Кардифре и не видел ее…

Или грабители довели бы дело до конца, и он умер, отправился бы к творцу мира…

Молитвы не помогали, хотя он пытался читать их неоднократно, они просто не шли ни на ум, ни на язык. Все, чему его учили в монастыре, церемонии, священные тексты, посты и беседы о возвышенном, все это казалось глупым и бессмысленным, стоило ему подумать о рыженькой девушке с веснушками на лице.

Понятно ведь, что долго он не выдержит, что надо что-то делать… уйти до рассвета, тайком, не поблагодарив хозяина за помощь?.. Помилуй Вечный, но это недостойно… Как-то справиться с собой? Но как, что сделать, чтобы это наваждение прошло, и вернулся душевный покой?.. Или, может быть…

Третий вариант был самым страшным, и когда он впервые пришел Эрвину в голову, тот даже похолодел. Упав на колени, он принялся вспоминать молитву «Об Изгнании Зла», и, хоть и с трудом, но довел ее до конца.

Запретил себе думать об этом… но запрета хватило ненадолго.

– Помилуй Вечный, что же делать? – прошептал юноша, сжимая кулаки, и глядя в темное окно.

Это ночь была куда тяжелее тех, когда он выстаивал «бдения» в малом храме, темном и холодном. Тогда послушник знал, ради чего он делает, и что именно, сейчас же не очень хорошо понимал, что с ним происходит, и совершенно не представлял, как из этого выпутаться.

В книгах монастырской библиотеки содержалось много всякого, но вот о девушках там ничего не говорилось.

– Помоги мне Вечный, пошли милосердие твое… – начал Эрвин молиться вновь, но тут крамольная мысль опять пришла в голову, и показалась настолько очевидной, что он даже осекся.

Монашеского призыва он не читал… обещания непременно стать монахом не давал. Бывали ведь случаи, когда послушники возвращались в мир, нет, не изгонялись из обители с позором, а покидали ее по своей воле, торжественно снимали рясу и уходили за ворота.

Бывали, хотя и нечасто.

Но как же быть с тем долгом, что возложил на него умирающий брат-наставник? Отказаться от этого – позор, но ведь он может быстро отправиться туда, все выполнить, а затем вернуться!

Эта мысль Эрвина успокоила, и он смог помолиться, не сбиваясь, а потом уснул.

Сон юноши был неспокойным, и в нем он видел то же самое, что и наяву – рыжие волосы, улыбку, лучистые синие глаза. Несколько раз вскидывался, и задремывал снова, мечтая об одном – чтобы утро наступило поскорее.

Окончательно пробудился, по монастырской привычке, на рассвете, и понял, что больше не сомкнет глаз.

Кардифр уже не спал – из-за окна доносились голоса, скрип тележных колес, отдаленный стук. В глубине дома лекаря тоже слышалось движение – кто-то ходил, лязгал рукомойником, журчала вода.

Эрвин только успел натянуть рясу, как в комнату заглянула Корделия, свежая и улыбающаяся.

– Вы встали, боязливый господин? – спросила она. – Проводить вас опять? Заблудитесь, не попусти Сияющий Орел.

– Э… нет, я… мне… нужно… хотел бы… – юноша замялся, понимая, что смелости в душе не больше крошки, что несколько мгновений – растает и она, что надо действовать сейчас.

Девушка смотрела на него с интересом, склонив голову к плечу.

– Мне нужно кое-что сказать!

Брови на ее лице, не такие огненные, как волосы, чуть более темные, немного поднялись.

– Решили одарить бедную девушку цветами мудрости? – сладеньким голоском поинтересовалась она.

– Ну, я… э… – Эрвин ощущал, что прыгает в пропасть головой вперед. – Других цветов у меня нет… Корделия, вы мне… – язык ворочался с трудом, словно его обили металлом, глядеть на девушку было больно, словно он смотрел на солнце, хотелось отвести взгляд, сердце прыгало едва не до горла, – я вас, кажется, да… я вас люблю, да…

Он все же прыгнул в эту пропасть.

– Да ну? – дочь лекаря подняла брови еще выше, а в глазах ее появилось какое-то странное выражение: досада, раздражение, недовольство, и все это – смешанное с ехидным изумлением.

– Да, помилуй Вечный, я это сразу п-понял, – говорить стало легче, и слова полились из Эрвина. – Я не могу без вас… вы такая красивая, что невозможно это… Понимаю, что странно звучит… но я не монах, я послушник, могу снять рясу… отказаться от обета целомудрия… готов стать мирянином, я знаю много, сумею выучиться, стать учеником вашего отца, только чтобы быть рядом, чтобы видеть вас… но не сразу, я должен только выполнить поручение, потом вернусь… только ответьте, что у меня есть надежда…

Корделия слушала его спокойно, но, кажется, вовсе не вслушивалась, и нетерпеливо постукивала ножкой по полу.