Черный день. Книги 1-8

– Этот мир не заслужил такой милоты, как наш Дядька. Ладно, у тебя двадцать минут, старшина. Точнее, у всех вас, включая помощников. А ты, Молчун… – лейтенант повернулся к Сашке, видно было, что он им недоволен. – Не захотел по-хорошему… будет как всегда. Дядька! Этому чистоплюю в последнюю очередь ее отдать. Но в обязательном порядке. Не отвертится. А сначала пусть смотрит, учится.

– Тридцать, – потребовал старшина. – Полчаса.

– Хрен с тобой. Ладно. Вроде стихло все внизу. Время пошло.

Режиссер ушел. Саша не удивился бы, если бы он в соответствии со своим позывным оставил где-нибудь записывающую камеру. Но нет. Был у лейтенанта раньше телефон, но умер от старости. Да и не извращенец он. Просто эстет.

– Смотри, Санек, – заржал Богодул, тыча пальцем девчушке в зубы. – Смотри, какая злющая! Аф-аф! Откусит! Говорить будем, когда сделаем ее помягче. Признание – царица доказательств-фуятельств.

– Пыточная камера, камера-фуямера, – напевал Дядюшка. – Будем кушать сникерсы, сникерсы-фуикерсы.

Несмотря на проветривание, в комнате еще пахло горелым, а также кровью и мочой. Похоже, предыдущий пленный все-таки в какой-то момент сломался. И еще воняло кислым потом. Страхом смердело.

Когда девушку затащили в комнату, она напряглась еще сильнее, но не закричала, взгляд сделался безумным. Похоже, воля была парализована.

Пленную посадили на кресло, но пока не привязывали. Она выглядела так, будто вот-вот потеряет сознание. Как зомби.

Старшина подошел к девушке, пощупал тут и там.

– Иди сюды, деточка-конфеточка, сейчас дядька Богодул будет тебя жизни учить... Жизнь, она знаешь, какая? Жесткая.

– Пожалуйся в Ми-Ту. Напиши в Ин-сто-грамм и ПейсБук, ха-ха. А мы позабавимся. Будем кушать баунти, баунти-фуяунти.

Звук расстегиваемой молнии.

– Пацаны… я тоже не ангел, – вдруг заговорил долго молчавший Черный. – Но это не по-людски.

– Чего?! – пробасил Пузырь. – Ты с пальмы упал и хвост сломал?

Он такое говорил людям любого цвета кожи, и никто не обижался.

– Серьезно, чуваки, – Черный не обратил внимания на подначку, – Пытать… еще куда ни шло. Но драть ее... Это дно. Вы, блин, кресты носите. Вас батюшка благословил на воинский труд.

– Ему за это платят, чего не благословить-то?

– Да что на тебя нашло, дружбан? – удивился Пистон.

– Мелкая она совсем, – объяснил потомок венесуэльцев. И пленница.

Общий смех. Не смеялся только Саша.

– Не мелкая, а тощая. И тем лучше для нее. Опыт приобретет.

– Только он ей не понадобится, – произнес фельдшер.

– Да они у себя в болотах в эти годы уже рожают, – вставил свое слово Пузырь.

– Где она в болоте таких мужиков найдет? – поддакнул Пистон. – Кавалеров, мля.

– Кабальеро, – хохотнул Богодул. – А ведь мы мученики. Все мужчины. Подумаешь, роды!.. Мы больше устаем... когда над ними трудимся. Ха-ха. Ради баб стараемся... вкладываем в них душу, ха. Надрываем сердечную мышцУ. Живем на десять лет меньше от этого. Умираем молодыми. А они, сучки, не ценят.

– Она оценит. Хотя не думаю, что сможет кому-то рассказать, – мрачно добавил Живорез.

И все снова загоготали.

– Я пойду, – пробормотал Черный. – Дела есть. Надо оружие почистить. А вы тут сами.

– Ну иди, чисть, – он ушел, провожаемый смешками.

Черный по бабам был первый ходок. Поэтому все и удивились, с чего вдруг он стал моралистом, этот потомок латиноамериканцев, про которых все слышали, что они любили карнавалы, ламбаду и прочее такое. Напоследок Черный бросил взгляд в сторону Саши, но тот не смог бы уйти и ослушаться командира, поэтому сделал вид, что намека не понял.

– Главное, вы остались, свинтусы, – на лице Богодула цвела лыба до ушей. – Мужики! Херои! Уважаю, мля. Ну, приступим к труду ударному. В ратуше нам должны молоко давать за вредность-фуедность. И сметану.

Пузырь раскраснелся как в бане, его дружок Пистон потирал руки, и даже фельдшер пританцовывал на месте.

Старшина сказал, что на кресло посадить они ее успеют и приказал положить на стол лицом вниз.

– А поворотись-ка ты, дочка, – промурлыкал Богодул почти ласково. – Сейчас дядюшка проверит, не прячешь ли чего… И имеется ли печать. О неприкосновенности, ха-ха.

Сам сорвал с нее остатки одежды – простенькие штаны и трусики. Немного ее помял, пощупал, как мясную вырезку.

– Сиськэ отросли – значит, в дело пойдет. Природа велит.

В пустошах был в ходу именно такой принцип оценки. А документы мало у кого имелись. И никого не интересовали.

– Высота самая подходящая, – гыкнул Пистон.

Девчонка не пыталась сопротивляться. Перед этим обманчиво веселым «Дядюшкой» даже более стойкие и взрослые люди ломались сразу. Открывали секреты, каялись и унижались, лишь бы он их не трогал. Говорили, что он «настолько добрый, что любит все, что есть на свете».

Богодул, насвистывая, снял форменную куртку и тельняшку. Брюки тоже стянул и выглядел теперь то ли как козлоногий сатир, то ли как кабан, вставший на ноги. На шее висел крестик.