Черный Дракон

Рядом Ричард давится воздухом и заходится в приступе кашля, но замерший Коннор даже не смотрит на него. Ему кажется, даже там, на эшафоте, он чувствовал себя уютнее, чем чувствует сейчас. От неловкости и стыда огнем горят щеки и уши, будто он вдруг оказался перед всеми ними в самом унизительно-беспомощном состоянии, в котором только возможно было оказаться.

Да так оно, пожалуй, и было.

Коннор не может сказать, что она не привлекает его как женщина, он слишком хорошо помнит вид ее груди под промокшей в море одеждой, не может он и отрицать собственной симпатии к ее хитрости и местами безрассудной храбрости. Лодур побери, да не будь всех тех взглядов брата в ее сторону, будь сама Ада раскованнее, прояви она хоть крохотную инициативу, хоть какой-то явный намек на свое желание — он бы и минуты думать не стал. Тут же позволил бы оседлать свои бедра, хоть прямо в темноте на полу, хоть посреди опавшей листвы вдалеке от чужих глаз, как угодно — так, как ей этого захочется…

Несмотря на царящую в доме и за окном прохладу, ему становится жарко. И, почти тут же, очень мерзко из-за самого себя.

Оказывается, все вчетвером они уже сидят за столом, но Коннор никак не может вспомнить, как именно они здесь оказались. Кровь стучит в ушах, превращая голоса вокруг в непонятное гудение, а кусок не лезет в горло, хоть за весь прошедший день ему так и не довелось поесть.

Коннору отвратительно, что все они прекрасно понимают, о чем именно он думает. Знают мысли, за которые ему чудовищно стыдно даже наедине с собой. Он не должен думать о ней, пусть это и всего лишь безобидные предположения, ничего общего не имеющие с действительностью. Это неправильно, так нельзя.

Ада дала свое согласие не потому, что между ними что-то было, не потому, что действительно хотела этого, и не потому, что что-то к нему испытывала. Она согласилась из доброты и жалости. Потому что иначе он был бы уже мертв.

Он чувствовал себя последним человеком на Материке уже за то, что посмел поцеловать ее там, в храме, то же, что требовалось от него сейчас, превратит его в настоящего насильника раз и уже навсегда. Если позволит себе подчиниться словам и правилам этих незнакомых людей и притронется к женщине против ее желания — он больше никогда не сможет взглянуть на себя так же, как раньше. Он станет тем, кто пользуется женщиной, у которой в действительности нет выбора, а самого себя успокаивает заверениями в том, что это верно и дозволено.

Он станет таким, как его отец.

***

Неуверенный скрип половиц становится громче, приближаясь к самой двери, и резко смолкает, а унявшееся было сердце вновь принимается истошно колотиться о ребра.

Вот оно. Сейчас все и должно случиться.

Аде ужасно хочется подняться с края кровати и забиться в какой-нибудь угол, чтобы скрыться от собственных решений и их последствий, но она остается на месте. С безупречно прямой спиной, обращенной к двери. Тонкая сорочка, выданная ей на эту ночь, липнет к телу от выступившего пота. Ей никак не может повериться, что это происходит на самом деле, но все вокруг словно кричит об обратном. В первую очередь кровать в гостевой спальне, куда ее привели, — достаточно широкая, чтобы вместить двоих, но слишком узкая, чтобы они смогли отодвинуться друг от друга на безопасное расстояние.

Распаренная кожа приятно ноет после бадьи горячей воды и мочалки, которых как никогда ей не хватало в путешествии, но сейчас даже это не может принести спокойствия. Никто так и не заговорил с ней после выхода из храма, лишь молча привели в надлежащий вид по указанию верховной жрицы… Будто кобылу на продажу.

А ведь такой она и была.

Многие поколения род Ады славился тем, что выращивал лучших лошадей во всей империи, иные из них вполне могли бы обойти даже первоклассных эльфийских скакунов. И все же, хоть имперская знать и считала большим почетом иметь подобную лошадь у себя, их самих они едва ли считали ровней. Аде доводилось слышать, что за глаза ее отца звали не иначе как “лорд-конюх”, но прежде ей не доводилось задумываться, что и сама она — не больше чем одна из его породистых кобыл. Самая ценная, холеная долгие годы, чтобы в конечном счете стать сделкой всей его жизни, когда ее заберет к себе лучший хозяин, о каком только можно было мечтать. Конечно, сам отец не думал о ней так, ей никогда не приходилось сомневаться в своем месте в его сердце, но вся его жизнь не могла не отразиться на нем. Долгие и кропотливые подборы и сведения лошадей, чтобы в конечном счете получить лучшее потомство… с собственной дочерью он делал ровно то же. Ему нужна была новая первосортная кровь в роду, новые значимые связи для семьи. Ады и ее чувств никогда не было в этих планах, она значилась лишь женой нужного человека и будущей матерью его детей. И действительно было время, когда она признавала важность этого для семьи и ничтожность собственной жертвы в сравнении. Она была готова на это. Ровно до момента, как получила первую в своей жизни настоящую возможность избежать этого.

Дверь открывается с протяжным скрипом, но не закрывается. Сколько же он простоял за ней?