Черный Карлик. Легенда о Монтрозе

— Милорд, — преважно отвечал Дальгетти, — я не способен подразумевать ничего столь неприличного. Я утверждаю только, что так как его превосходительство школит своих коней по тем же правилам, какие прилагает и к обучению своих солдат, то есть приучает тех и других ко всяким военным эволюциям, то и эта прекрасная лошадь выезжена превосходно. Но так как обхождению можно научить только в частной жизни, то ни один солдат не становится приятнее в обществе от разговоров со своим капралом или сержантом; так же и Награда Верности, конечно, не могла получить ни любезного нрава, ни мягкого обхождения в обществе конюхов его превосходительства, ибо они больше дерутся да ругаются, чем холят и ласкают животных, поручаемых их попечению. От этого нередко бывает, что благородные четвероногие становятся как бы мизантропами и на всю жизнь приобретают наклонность скорее лягаться и кусать своего хозяина, нежели любить и почитать его.

— Дело мастера боится, — сказал Монтроз. — Если бы при маршальской коллегии в Абердине учредить академию для воспитания лошадей, вот бы драгоценного профессора приобрели они в лице сэра Дугалда Дальгетти!

— Тем более, — шепнул Ментейт Монтрозу, — что, будучи ослом, он приходился бы немного сродни своим студентам.

— А теперь, — сказал новопосвященный рыцарь, — с дозволения вашего превосходительства, я пойду отдать последний долг моему старому боевому товарищу.

— Неужели вы будете предавать его погребению? — спросил маркиз, в точности не зная, до чего может довести сэра Дугалда его дружеский энтузиазм. — Подумайте, ведь мы и храбрых наших сподвижников вынуждены будем схоронить кое-как.

— Прошу извинения у вашего превосходительства, — сказал Дальгетти, — мои намерения не столь романтичны. Я иду разделить останки бедного Густава с птицами небесными: им предоставлю его мясо, а себе возьму шкуру на память о любимом товарище. Из нее хочу я сшить себе куртку и штаны, по татарской моде, для ношения под панцирем, по той причине, что нижнее мое платье совсем уж никуда не годится… Увы, бедный Густав, хоть бы еще один часок пожил ты на свете, чтобы почуять на своей спине почетную ношу — благородного рыцаря!

Он уже хотел уйти, но маркиз закричал ему вслед:

— Сэр Дугалд, вряд ли кто-нибудь прежде вас захочет ободрать вашего коня, а потому, прежде чем вы пойдете оказывать ему такое дружеское внимание, не согласитесь ли помочь мне и некоторым из друзей наших распить доброе вино, доставшееся нам после Аргайла? Его оказалось очень много в замке!

— С величайшим удовольствием, ваше превосходительство, — отвечал сэр Дугалд, — потому что ни обед, ни обедня никакому делу не мешают. А что до Густава, я и сам не боюсь, чтобы орлы и волки принялись за него так скоро, по той причине, что кругом много и другой, даже лучшей поживы. Но вот что, — продолжал он, — так как я у вас встречусь с двумя достопочтенными английскими баронетами, а также и с другими особами рыцарского звания, состоящими в войсках вашей светлости, то я бы желал, чтобы они знали, что отныне и навсегда я имею право первенства перед ними по той причине, что посвящен был в звание рыцаря на поле сражения.

— Черт бы тебя взял! — прошептал Монтроз про себя. — Дашь ему палец, а он норовит и за локоть укусить… По этому предмету, сэр Дугалд, — продолжал он, серьезно обращаясь к Дальгетти, — необходимо сперва узнать мнение его величества; в моем же лагере все гости равны, подобно рыцарям Круглого стола. Всякий занимает за столом место, основываясь единственно на том, что кто прежде пришел, тот прежде и взял.

— Так уж я позабочусь, — тихо сказал Ментейт маркизу, — чтобы сегодня сэр Дугалд занял не первое место. Сэр Дугалд, — прибавил он, возвысив голос, — вы говорите, что у вас платье износилось дотла, так не лучше ли вам сходить вон туда, где сложен багаж неприятеля и поставлен часовой? Я видел, как оттуда вытаскивали отличную пару платья из буйволовой кожи, вышитую спереди шелками и серебром.

— Voto а Dios, как говорят испанцы! — воскликнул майор. — Как бы какой-нибудь замарашка не оттягал ее в свою пользу, покуда я тут болтаю по-пустому!

Возможность поживиться богатой добычей сразу вытеснила из его головы мысли о Густаве и обеде, и, пришпорив Награду Верности, он поскакал поперек поля битвы.

— Помчался, пес! — сказал Ментейт. — Не разбирая топчет лица и тела людей, которые были много лучше его самого, и так же жаден до этой подлой добычи, как хищный ворон, что кидается на падаль. А тоже называется воином! И вы, милорд, сочли его достойным рыцарского звания! В наше время, впрочем, это звание утратило свой настоящий смысл. А вы украсили рыцарской цепью простую гончую собаку.

— Что же мне было делать? — сказал Монтроз. — Надо было чем-нибудь задобрить его, бросить ему хоть какую-нибудь кость. Я не могу один продолжать охоту, а у этого пса есть хорошие качества.