Черный Карлик. Легенда о Монтрозе

— От природы, может быть, и есть, — заметил Ментейт, — но привычка обратила их в один сплошной эгоизм. Он щепетилен насчет своей репутации и отважен в исполнении долга, но только потому, что без помощи этих качеств он не может подвигаться по службе. Даже благодушие его эгоистично; пока товарищ на ногах — он его защитит, поддержит, но если тот свалился — сэр Дугалд так же охотно очистит его карманы, как сдерет шкуру со своего Густава, чтобы сшить себе из нее кожаную куртку.

— Все это, быть может, справедливо, кузен, — отвечал Монтроз, — но зато чрезвычайно удобно командовать солдатом, все побуждения и душевные порывы которого как на ладони и можно вычислить их с математической точностью, тогда как благородная душа, подобная вашей, отзывчивая на тысячи тонких впечатлений, для которых дух этого человека так же непроницаем, как и его броня… Ну, словом, мое дело, как друга, предостеречь тебя, потому что из-за тебя у меня сердце неспокойно.

Потом вдруг, внезапно переменив тон, Монтроз спросил, давно ли Ментейт виделся с Анной Лейл.

Молодой человек сильно покраснел и отвечал:

— Вчера вечером, то есть, — прибавил он с запинкой, — на минуту видел ее и сегодня, за полчаса до начала сражения.

— Дорогой Ментейт, — промолвил Монтроз очень ласково, — будь вы одним из тех легкомысленных кавалеров, что щеголяют при дворе и в своем роде точно такие же эгоисты, как наш Дальгетти, я бы, конечно, не подумал приставать к вам с расспросами по поводу этой маленькой любовной интриги; тогда я знал бы, что это сущие пустяки, веселое препровождение времени, и больше ничего. Но здесь мы в очарованной стране, где сети, сплетенные из дамских волос, получают крепость стали, а вы самый такой человек, чтобы попасться в такую сеть и сыграть роль плененного рыцаря. Эта бедная девочка прелестна и обладает именно такими талантами, чтобы окончательно полонить ваш романтический ум. Не может быть, чтобы вы захотели ее погубить! Но может ли быть, чтобы вы задумали на ней жениться?

— Милорд, — отвечал Ментейт, — вы что-то часто отпускаете шутки на этот счет — надеюсь, что это только шутка? — и простираете их слишком далеко. Анна Лейл — неизвестного происхождения пленница, вероятно, дочь какого-нибудь темного разбойника, и вдобавок живет из милости у Мак-Олеев…

— Ну, не сердитесь, Ментейт, — прервал его маркиз, — вы, кажется, любите классиков, хоть и не учились в маршальской коллегии; вспомните, сколько благородных сердец пленялось пленными красавицами?

Movit Ajacem, Telamone natum,
Forma captivae dominum Tecmessae[44]

.

Серьезно говоря, это меня очень тревожит. Мне бы недосуг и вмешиваться в такие дела, и я не подумал бы читать вам наставления, если бы дело касалось только вас и Анны. Но в лице Аллена Мак-Олея вы имеете очень опасного соперника. Кто его знает, до чего он может дойти, если воспылает негодованием, а мое дело напомнить вам, что всякая ссора между вами может очень вредно отозваться на вашей службе королю.

— Милорд, — сказал Ментейт, — я знаю, что вы это говорите по дружескому ко мне расположению; надеюсь, что вы успокоитесь, когда я вам скажу, что мы с Алленом уже обсудили этот вопрос: я ему объяснил, что не в моих нравах питать бесчестные намерения относительно беззащитной девушки, а с другой стороны, ее темное происхождение препятствует мне думать о ней в ином смысле. Не скрою от вас, и Мак-Олею я сказал то же самое, что, если бы Анна Лейл родилась в дворянской семье, я бы разделил с ней свое имя и титул, но при существующих обстоятельствах это невозможно. Это объяснение, надеюсь, удовлетворит вашу светлость, так как оно удовлетворило и менее разумного человека.

Монтроз пожал плечами.

— И что же, — сказал он, — вы оба сговорились, как подобает истинным героям романа, боготворить одну и ту же особу, поклоняться одному кумиру и дальше не простирать своих претензий?

— Так далеко я не заходил, милорд, — отвечал Ментейт, — я только сказал, что при настоящих обстоятельствах, а они едва ли могут измениться, я из уважения к фамильным традициям и к себе самому не могу быть для Анны Лейл ничем иным, как только другом и братом… Но прошу вашу светлость извинить меня, — продолжал он, взглянув на свою руку, обвязанную платком, — мне пора подумать о маленьком повреждении, полученном сегодня.

— Ты ранен? — воскликнул Монтроз тревожно. — Покажи! Ах, друг мой, я, пожалуй, и не узнал бы об этой ране, если бы не пытался ощупать другую, более глубокую и скрытую. Ментейт, мне от души тебя жалко. Я сам в жизни знавал… Но не к чему тревожить старое, давно уснувшее горе!

С этими словами он дружески пожал руку своему кузену и ушел в замок.