Черный Карлик. Легенда о Монтрозе

Легко можно себе представить, что вся предыдущая карьера этого человека не подготовила его к тому, чтобы блистать в дамском обществе. Он и сам смутно сознавал, что тот язык, которым говорят в казармах, на гауптвахте и на ротном учении, не совсем пригоден для беседы с порядочными женщинами. Единственный период его жизни, прошедший в мирных занятиях, проведен был в маршальской коллегии, в Абердине, но он успел перезабыть и то немногое, чему выучился там, за исключением штопанья собственных чулок и искусства с необычайной быстротой поглощать съестные припасы; но и то сказать, то и другое он так часто применял к делу, что забыть не было никакой возможности. Однако именно из этого мирного времени почерпал он темы для разговоров всякий раз, как ему приходилось обращаться к женщинам; иными словами, речь его становилась педантична, как только утрачивала чисто военную окраску.

— Мисс Анна Лейл, — сказал он, — я в настоящую минуту уподобляюсь полупике, или эспонтону Ахиллеса, один конец коего имел свойство наносить раны, а другой — заживлять оные, каковым качеством не обладают ни испанские пики, ни алебарды, ни бердыши, ни секиры и вообще ни один из новейших колющих видов оружия.

Эту тираду он произнес дважды; но, так как в первый раз Анна не слушала его, а во второй раз не поняла, он был вынужден объясниться точнее.

— Я хочу сказать, мисс Анна Лейл, — сказал он, — что, будучи причиной получения в нынешнем сражении одним почтенным рыцарем весьма тяжелой раны, причем он выстрелом из пистолета и вопреки воинским правилам пресек жизнь моего коня, в честь бессмертного шведского короля названного Густавом, я желал бы означенному рыцарю доставить некое зависящее от вас облегчение, ибо вы, сударыня, подобно языческому богу Эскулапию (он, может быть, подразумевал Аполлона), искусны не токмо по части музыки и пения, но равно и в более высоком искусстве врачевания… Opifer que per orbem dicor[45].

— Будьте так добры, объясните, что это значит? — спросила Анна, у которой было так тяжко на душе, что она даже не заметила уморительной галантности, с какой сэр Дугалд расшаркивался перед ней.

— Вот это, сударыня, будет, пожалуй, трудновато для меня, — возразил сэр Дугалд. — По правде сказать, конструкцию-то я маленько позабыл… Однако попробуем. Dicor, приставить ego, будет — «я призван…» Opifer?.. Opifer?.. Что, бишь, это такое?.. Помню: signifer[46] и furcifer…[47] а это — не знаю… Полагаю, однако ж, что opifer в этом случае означает то же, что Д. М., сиречь доктор медицины.

— У нас сегодня так много дел, — сказала Анна с тоской, — не можете ли просто сказать, что вам от меня нужно?

— Да только то и нужно, — отвечал сэр Дугалд, — чтобы вы навестили раненого рыцаря и приказали своей девушке снести кое-каких медикаментов для его раны, которая, как выражаются ученые, угрожает нанести damnum fatale[48].

Анна Лейл никогда не избегала случая помочь страждущему. Она поспешно расспросила о свойствах полученной раны и заинтересовалась, узнав, что пострадавший тот самый осанистый старый вождь, которого она видела в Дарнлинварахе и еще в то время поразилась его наружностью. Проглотив на время свое горе, она поспешила предложить свои услуги почтенному старику.

Сэр Дугалд торжественно проводил Анну Лейл в комнату больного, где, к ее удивлению, находился и лорд Ментейт. При виде его она сильно покраснела и, чтобы скрыть свое смущение, принялась осматривать рану рыцаря Арденворского, но очень скоро убедилась, что ее искусство не в силах вылечить его. Что до сэра Дугалда, он возвратился в большой сарай, на полу которого, в числе многих других раненых, положили и Ранальда Сына Тумана.

— Вот что, дружище, — сказал ему рыцарь, — я уж тебе говорил, что готов для тебя сделать всякое удовольствие в награду за то, что тебя ранили, пока ты состоял под моим покровительством. По твоему желанию ходил я к мисс Анне Лейл, послал ее лечить рану рыцаря Арденворского, но все еще не могу взять в толк, на что тебе это понадобилось… Кажется мне, будто ты как-то говорил, что они друг другу родня? Только мне, как воину и командиру, есть о чем подумать и без того, а потому я, признаться, не больно вникал в ваши хайлендерские родословные.

И точно, надо отдать справедливость почтенному майору, он никогда не расспрашивал, не слушал и не помнил ничего касающегося других людей, если это не имело отношения к военному искусству или не затрагивало его собственных выгод: в этих двух случаях его память была вполне благонадежна.

— А теперь, любезнейший Сын Тумана, не можешь ли ты мне объяснить, куда девался твой шалопай внучек; я его не вижу с той самой минуты, как он помогал мне давеча снять бранные доспехи, а это такая неисправность, за которую следует ему задать порку.

— Он здесь, недалеко, — сказал раненый, — не подымай на него руки, он настолько мужчина, что за один ярд ременной плетки способен отплатить тебе одним футом каленой стали.

— Это угроза в высшей степени неприличная, — сказал сэр Дугалд, — и, не будь я тебе кое-чем обязан, я бы тебе этого не спустил.