Черный хлеб

Шеркей вскочил со скамейки, топнул ногой, потряс кулаками. Волосы его смешно взъерошились, усы обвисли.

Элендей продолжал хохотать.

— Ты думал, тебя посадили, чтобы передний угол украсить? Ха-ха-ха! Заместо барана ты там был! Ха-ха-ха! Честь свою продавал! Нямась, видать, тоже к тебе подъезжал, ластился! Ха-ха-ха!

— Да потише ты, потише хоть… — Шеркей испуганно озирался по сторонам. На всю улицу кричит брат позорные слова, насмехается, издевается. Что будет, если люди услышат? Срам, срам!

Элендей перестал смеяться. Поднял с земли соломинку, пожевал ее, потом перекусил ее и злобно выплюнул.

— Обиделся? Конечно. Ты старше меня. Но не оскорбить я тебя хотел. Не сердись. Каньдюк и его сынок — люди подлые. С таких шестьдесят чертей шкуру не снимут. Смотри не попади впросак. Такую сеть сплетут — не вырвешься. Один коготок увяз — всей птичке пропасть. Так говорят.

Он встал, подошел к Шеркею, тихо зашептал ему в самое ухо.

Шеркей испуганно отскочил.

— Ты, ты… Всерьез это говоришь?

— Или этим шутят?

Элендей встал, собираясь уходить.

— Ну ладно. Моя совесть спокойна. Я предупредил тебя. Будешь протаптывать стежку к этим кровососам — разоришь весь дом. Попомни мое слово. Слышишь? На носу заруби. А ежели не послушаешься, я не посмотрю, что родной брат. Пусть каждый увидит свой день и найдет, что ищет. Будь здоров. Может, завтра в лес вместе съездим? А?

— Никуда я не поеду. Можешь взять мою долгушу.

— Вот спасибо. Уважил брата.

Элендей развалисто зашагал к колодцу, где стояла долгуша. Поплевал на ладони, ловко взял ее за оглобли, легко покатил к воротам. Тоскливо, с надрывом заскрипели колеса.

Шеркей задумчиво следил за братом. Вроде недавно был Элендей совсем маленьким. Шеркей еще хорошо помнит, как мать учила братишку ходить, весело приговаривая: «Топ-топ». Слабенький был тогда Элендей, ножки тонкие, дрожат. Через два шага падал, ревел благим матом. Сколько тогда было Шеркею? Семь лет. И вот уже тридцать годов с той поры пролетело. Сейчас-то вон какой Элендей! Долгушей, как игрушкой, забавляется. Да и разума понабрался, башковитый мужик. Старшего брата жить учит… Неужели сумел разгадать замыслы Каньдюков?

Шеркей вытер рукавом вспотевший от волнения лоб. На душе было муторно, неспокойно. В голову лезли тревожные мысли…

Шумно стало на улице — молодежь возвращалась с гулянья. Какой-то парень что есть мочи гаркнул залихватскую частушку. Ему ответил звонкий, переливчатый девичий голос.

— Поют, все поют, — с досадой проговорил Шеркей. — С какой только радости? Сами не знают. Не клевал их еще петух, вот и горланят. Думают, что жизнь — это каша с маслом. Так скрутит кишки эхо масло, так скрутит, что сам черт не расплетет.

Дверь захлопнулась с такой силой, что даже задребезжали оконные стекла. Испуганно затявкала соседская собачонка. На ветлах всполошились давно уснувшие грачи.

12. БЕДУ НЕ ОЖИДАЕШЬ

Шеркея разбудил скрип дверки. Судя по бесшумным шагам, в избу прошла Сэлиме: она всегда ступает, как по ковру.

Сквозь щелку в сени пробился тоненький, словно соломинка, лучик солнца. Где-то отчаянно жужжала муха. Шеркей осмотрелся. В том углу, куда падала полоска света, проникавшего через щель между дверью и косяком, по паутинчатой лесенке проворно карабкался маленький брюхастый паучок.

«Ишь, какую здоровенную к завтраку спроворил! Молодец! Ничего не скажешь! — одобрительно подумал Шеркей. — Крошечный сам, в несколько раз меньше мухи, а вот скрутил ее. Теперь жужжи не жужжи — шабаш. Паучок-то, он хитростью живет. Так и человек должен. И у тварей разных, и у людей — один закон».

Шеркей неохотно поднялся, спустил на пол голенастые ноги, потер пяткой о пятку. Потянулся, стараясь прогнать сладкую истому, помотал головой. Встал, подошел к двери, резко распахнул ее. Во дворе было столько солнца, что он невольно зажмурился и отступил в тень.

К ногам прильнул большой рыжий кот, приятно защекотал пышной шерстью. Шеркей нагнулся, погладил его. Кот благодарно замурлыкал. Неожиданно Шеркей нахмурился. «Ишь, какой разлетался, блестит, будто салом натерли. Молочком поят. Иной человек столько не съест, сколько эта животина. Вон какой!» Пнув кота ногой, вышел во двор. Солнце добралось почти до самой небесной макушки. «Опять пролодырничал, опять». Метнулся в сени. В дверях столкнулся с Сэлиме, которая, вымыв полы, выносила ведро с грязной водой. Отец не уступил дороги, зацепил ногой ведро, по полу растеклась черная лужа.

В углу на лавке сладко причмокивал во сне Тимрук, Шеркей подскочил к нему, сорвал одеяло:

— Опух, совсем опух от спанья, лоботряс!

Сын вскочил, бессмысленно уставился сонными глазами.

— Глаза жиром заплыли! Вставай, что потягиваешься, как кот! Бери лопату — и бегом в поле. Вздумай только по дороге ротозейничать!.. Привык на собачьи свадьбы глазеть. Узнаю — шкуру спущу!

Тяжело дыша, Шеркей выбежал на крыльцо. У ног снова замурлыкал кот. Шеркей схватил его за хвост, размахнулся, наотмашь шваркнул головой о перила. Брызнула кровь. Вытерев руки о штаны, Шеркей ворвался в избу.

— Ты что это с утра раскипятился? — спросила Сайдэ.