Читаем Черный хлеб полностью

Шербиге велела назвать имена детей, привязала к нитке тяжелый позеленевший от времени пятак и, раскачивая его над разложенными на перине вещами, взахлеб забормотала:

— До Ильяса не доберись, до Тимрука не доберись…

Монета коснулась белого, расшитого красными нитками фартука.

— Чей это?

— Сэлиме, — встревоженно ответила Сайдэ.

Ворожея зловеще покачала головой, сложила губы трубочкой, дунула, плюнула. Потом отщипнула от ломтя хлеба небольшой кусочек, скатала из него шарик и протянула девушке:

— Ешь!

Сэлиме брезгливо поморщилась, но повиновалась.

— Отцу, отцу не перечь! — загнусавила ворожея, не спуская глаз с девушки.

Остальной хлеб искрошила мелко, бросила на сковородку. Туда же опустила пятак, взболтала им воду. Затем, фыркнув, славно испуганная кошка, Шербиге подскочила с перины, потоптала веник, схватила кочергу и, стуча ею по полу, подбежала к печке.

— Злой дух! Злой дух! Выходи! Выходи! — раздался в избе ее истошный голос.

Дико заметалась в очаге кочерга. Запахло сажей и золой.

Побесновавшись около печки, Шербиге схватила веник. Окуная его в сковороду, начала брызгать во все стороны водой и липкими хлебными крошками.

— Благослови этот дом, Пигамбар! Благослови! Пусть входит в него только счастье! Пусть богатеет он с каждым днем!

Путаясь ногами в длинных юбках, ворожея поскакала во двор.

— Хозяин, хозяин! Не отставай! — крикнула она в сенях.

Шеркей покорно засеменил к воротам.

Шербиге осторожно подняла ывоз, старательно подмела место, где он стоял, пошаркала веником по дну блюда. Поставила ывоз на веник и понесла на огород, меча во все стороны плевки. У гумна остановилась, огляделась, вытянула указательный палец правой руки в сторону леса:

— Шеркей, мой господин, вон откуда пришла к тебе беда! А я ее в бараний рог согнула и назад повернула! Вместо нее придет теперь к тебе счастье. Богатство неизмерное, несметное! Вот отсюда жди, вот отсюда, с западной стороны! Через восемь на восемь дворов приедут на восьми лошадях, в каждой гриве по восемь лент, на каждой уздечке по восемь колокольцев, в каждой подкове восемь гвоздей. Будут искать в твоей избе девушек красных, очами ясных. Ты не противься, будь на все согласным. Они почитают тебя, мой господин. С ними всякое добро придет в твой дом. Много-много! Только пальчиком в дверь стукнут, сундуки твои сразу вспухнут.

Шербиге на минутку умолкла, отдышалась и вновь затараторила, брызгая слюной в лицо Шеркея:

— На фартук Сэлиме монета упала. Да-да. Приедут через сорок дней сватать девушку красавцы-молодцы. Встреть их с почетом, проводи с уважением. Дорогу им не преграждай. Богатый жених, богатый, и-их какой богатый! Смотри не выпускай из рук. И покатится твоя жизнь по новой дорожке. По радостной да по светлой! И все в горку, и все в горку! Уважать тебя все будут, наряжаться будешь, как князь, сало с салом есть будешь! А теперь возьми с ывоза прядь волос, сожги, а золу развей вокруг гумна. Пусть оно окольцуется хлебом. Козу же безрогую брось подальше. Пусть в твоем хлеву коровушки молочные заревут, заблеют барашки в лохматых рубашках. И пусть весь скот из года в год — с приплодом, с приплодом, с приплодом!

Шеркей выполнил повеление ворожеи.

— Так! А теперь сожги ывоз!

Шеркей собрал кучу соломы, поджег. Бросая в костер блюдо, он заметил на нем три дырочки. Где-то встречался ему такой ывоз, но где? Надо бы взять, посмотреть повнимательней, может, и вспомнится, чья это вещь. Пока Шеркей раздумывал, блюдо со всех сторон обуглилось. Рассматривать же головешку — только время зря терять да руки пачкать.

Ворожба окончилась. Шеркей облегченно вздохнул. С благодарностью и изумлением глядел он на Шербиге: совсем ведь невзрачная с виду бабенка, а вот, поди, какой силой обладает.

Она поманила его пальцем. Он наклонился к ней.

— Смотри, о чем здесь говорилось — никому ни словечка! — послышался таинственный, устрашающий шепот. — Даже Сайдэ, понял? А то все, что я сделала, потеряет силу. И наоборот получится. Тогда и я уже не смогу помочь. Смотри!

— Никому, никому не скажу. Ведь не враг же я себе.

Они вернулись в избу. Хозяин в благодарность за труды протянул ворожее кусок холста, но она не приняла.

— От души делала, из уважения к вам.

Еле уговорили ее взять лукошко яиц.

Ворожея ушла. Мать с дочерью занялись прополкой огорода. Тимрук ушел в поле. Тухтар и Ильяс отправились в кузницу.

Шеркей задумался. Хоть и много хорошего напророчила ворожея, на душе было неспокойно. Даже работать не хотелось. А ведь надо бы шкуру с кота снять, пока не провонял.

Набирая в ковшик воды, чтобы напиться, Шеркей заглянул в ведро и увидел свое отражение. Лицо было измученное, словно после болезни, выражение глаз страдальческое, лоб прорезала глубокая морщина.

13. КУЕТСЯ ГОРЯЧЕЕ ЖЕЛЕЗО

Перейти на страницу:

Похожие книги

Время, вперед!
Время, вперед!

Слова Маяковского «Время, вперед!» лучше любых политических лозунгов характеризуют атмосферу, в которой возникала советская культурная политика. Настоящее издание стремится заявить особую предметную и методологическую перспективу изучения советской культурной истории. Советское общество рассматривается как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики, которая была отнюдь не однородна, часто разнонаправленна, а иногда – хаотична и противоречива. Это уникальный исторический пример государственной управленческой интервенции в область культуры.Авторы попытались оценить социальную жизнеспособность институтов, сформировавшихся в нашем обществе как благодаря, так и вопреки советской культурной политике, равно как и последствия слома и упадка некоторых из них.Книга адресована широкому кругу читателей – культурологам, социологам, политологам, историкам и всем интересующимся советской историей и советской культурой.

Валентин Петрович Катаев , Коллектив авторов

Культурология / Советская классическая проза
Вишневый омут
Вишневый омут

В книгу выдающегося русского писателя, лауреата Государственных премий, Героя Социалистического Труда Михаила Николаевича Алексеева (1918–2007) вошли роман «Вишневый омут» и повесть «Хлеб — имя существительное». Это — своеобразная художественная летопись судеб русского крестьянства на протяжении целого столетия: 1870–1970-е годы. Драматические судьбы героев переплетаются с социально-политическими потрясениями эпохи: Первой мировой войной, революцией, коллективизацией, Великой Отечественной, возрождением страны в послевоенный период… Не могут не тронуть душу читателя прекрасные женские образы — Фрося-вишенка из «Вишневого омута» и Журавушка из повести «Хлеб — имя существительное». Эти произведения неоднократно экранизировались и пользовались заслуженным успехом у зрителей.

Михаил Николаевич Алексеев

Советская классическая проза
Утренний свет
Утренний свет

В книгу Надежды Чертовой входят три повести о женщинах, написанные ею в разные годы: «Третья Клавдия», «Утренний свет», «Саргассово море».Действие повести «Третья Клавдия» происходит в годы Отечественной войны. Хроменькая телеграфистка Клавдия совсем не хочет, чтобы ее жалели, а судьбу ее считали «горькой». Она любит, хочет быть любимой, хочет бороться с врагом вместе с человеком, которого любит. И она уходит в партизаны.Героиня повести «Утренний свет» Вера потеряла на войне сына. Маленькая дочка, связанные с ней заботы помогают Вере обрести душевное равновесие, восстановить жизненные силы.Трагична судьба работницы Катерины Лавровой, чью душу пытались уловить в свои сети «утешители» из баптистской общины. Борьбе за Катерину, за ее возвращение к жизни посвящена повесть «Саргассово море».

Надежда Васильевна Чертова

Проза / Советская классическая проза
Общежитие
Общежитие

"Хроника времён неразумного социализма" – так автор обозначил жанр двух книг "Муравейник Russia". В книгах рассказывается о жизни провинциальной России. Даже московские главы прежде всего о лимитчиках, так и не прижившихся в Москве. Общежитие, барак, движущийся железнодорожный вагон, забегаловка – не только фон, место действия, но и смыслообразующие метафоры неразумно устроенной жизни. В книгах десятки, если не сотни персонажей, и каждый имеет свой характер, своё лицо. Две части хроник – "Общежитие" и "Парус" – два смысловых центра: обывательское болото и движение жизни вопреки всему.Содержит нецензурную брань.

Владимир Макарович Шапко , Владимир Петрович Фролов , Владимир Яковлевич Зазубрин

Драматургия / Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия / Советская классическая проза / Самиздат, сетевая литература / Роман