Черный хлеб

— «С утра, с утра»! Полдень уж скоро! Говорил ведь, чтобы разбудила пораньше!

— Два раза тебя трясла, все руки отмотала. Сказал: сейчас, но не встал. Сам виноват.

— Всегда, всегда я виноват! Возьму я вас в руки, взнуздаю!.. Ильяс проснулся? Пусть позовет Тухтара, в кузницу надо сходить.

Сайдэ поставила на стол похлебку, по привычке потянулась рукой к полке — хлеба там не было. Удивилась, потом вспомнила о новом порядке, вздохнула, покачала головой. Хотела попросить мужа принести каравай, но не успела. В избу вошли Тимрук и ходившая за водой Сэлиме. Вслед за ними вбежал Ильяс.

— Папа, папа! — кричал Ильяс. — С нашим котом что-то случилось. Околевает во дворе. В крови весь. Лапками дергает. Еле дышит.

— Ну и слава богу. — Шеркей опустил голову. — Одним дармоедом меньше будет в доме. И так хватает, хватает. Не князья мы, чтобы всех кормить, не князья.

Ильяса не утешило это объяснение. Он продолжал плакать.

— Утри сопли-то, утри! Я, я его убил. Малахай тебе к зиме сошью. Все польза будет.

Мальчик уткнул мокрое от слез личико в ладони, захлебываясь рыданиями, выбежал во двор.

— Ты белены объелся, что ли? Словно отравой какой напоил тебя Каньдюк. С того дня все в себя не придешь, бесишься и бесишься с утра до вечера. Вчера хлеб в сундук спрятал, нынче кота убил, а завтра, глядишь, и кому-нибудь из нас черед дойдет.

По столу с громким стуком рассыпались выпавшие из рук жены ложки.

— Ладно, не фырчи! Довольно, довольно мне указывать. Не вашего ума дело! — прикрикнул Шеркей, наклоняясь над лоханью, чтобы умыться.

Через минуту снова послышался его раздраженный голос:

— А полотенце где?

— Неужели и куриную слепоту Каньдюк на тебя напустил? В руках ведь оно у тебя!

— Не это, не это, а старое! Ведь еще не истерлось оно, не истерлось. Сами ослепли, ничего не видите.

— Старым мы посуду вытираем.

— Для посуды мочалка, мочалка сгодится. И так может обсохнуть. Не бережете вещи. Все прахом идет. Как в прорву какую сыплется.

Он несколько раз промокнул лицо уголком полотенца. Лицо осталось мокрым. Чтобы оно скорей обсохло, Шеркей замотал головой. Потом он пошел в чулан и вернулся с караваем. Отрезал краюху — положил себе. Два тоненьких, прогибающихся ломтя разделил пополам, кусочки разложил на столе. Собрал все до единой крошки и отправил в рот. Каравай отнес в чулан.

Когда Шеркей вышел, мать и дочь переглянулись и рассмеялись, но при его появлении сразу притихли.

Глава семейства, насупясь, сел за стол. Кивком головы пригласил домочадцев.

Не ахти как вкусна забеленная снятым молоком похлебка, но Шеркей хлебал ее жадно, торопливо, громко пыхтя и чавкая. Тимрук не отставал от отца. Сэлиме ела медленно, словно была не в родном доме, а в гостях. Все угрюмо молчали.

Пришел Тухтар. Хозяйка радушно пригласила его к столу.

— Спасибо, я уже перекусил.

Он, конечно, отказывался из вежливости, и Сайдэ хотела повторить приглашение, но Шеркей так злобно взглянул на жену, что она промолчала.

Сэлиме не поднимала глаз, щеки ее горели. Никто, кроме Тухтара, не заметил этого.

— Так вот что, — икнул Шеркей. — Сходи-ка, братец, в кузню. Надо заменить у бороны деревянные зубья на железные.

— Ладно. Я видел, кузня работает. Вовсю стучат. А что это у вас за ывоз стоит под воротами, а на нем всякая всячина наложена?

— Какой ывоз?

— Я тоже видела, — подтвердила Сэлиме. — Наверно, ребятишки играли и бросили.

— А мне думается, околдовали вас, вот что! — не согласился Тухтар.

Все поспешно вышли из-за стола. Шеркей впопыхах подавился. Тухтару пришлось стукнуть его несколько раз по спине.

Действительно, под воротами стояло потемневшее от огня деревянное блюдо, края его даже темного обуглились. На блюде валялись пучки перепутанных женских волос, причудливо слепленные из глины фигурки, комочки земли, какие-то зерна. Посредине стояла безрогая оловянная овца. Она была привязана веревочкой к ручке ывоза и прикрыта клочком рогожи. Чуть в сторонке от блюда лежали кусок ржаного хлеба и несколько нанизанных на волосок из лошадиного хвоста старинных денежек — нухраток.

Шеркей опасливо присел на корточки, остальные стали вокруг него. Тухтар хотел выйти за ворота, но Шеркей запретил: нельзя это делать, пока не рассеяна колдовская сила. И так уже Тухтар проходил давеча мимо, и Сэлиме тоже. Теперь с ними может приключиться что-нибудь недоброе.

Какой же это забытый смертью колдун насолил Шеркею? Вот проклятое отродье, мало без этого забот.

— Асьяльская бабка Ухиме, говорят, мастерица отводить колдовство, — прошептал побледневшими от волнения губами Шеркей. — Надо за ней съездить.

— Стоит ли так далеко ехать? Позовем тетку Шербиге, она все и сделает, — сказала Сайдэ.

— Эту жадюгу, жадюгу-то? Видать, сундук твой переполнился…

— А бабка Ухиме даром приедет? Да лошадь сколько нужно гонять.

Довод жены был веским. Ни одна ворожея не отличалась бескорыстием.

Шеркей почесал затылок, прикидывая предстоящие расходы, и решительно поднялся:

— Да, лучше уж Шербиге позвать. Побыстрей только надо. Верно, ывоз здесь еще с ночи стоит. Сам поеду. Только как вот со двора, со двора выбраться? Нельзя ведь через ворота, нельзя…