Читаем Черный хлеб полностью

Кузнец Иван Капкай — русский. Настоящая фамилия этого человека Подкопаев, но чуваши величают его на свой лад. В Утламыше он появился несколько лет назад, приехал вместе с семьей из Нижнего Новгорода в поисках работы. В деревне же работы хоть отбавляй. День и ночь стучат молотами Капкай и его старший сын Миша: мастерят топоры, делают гвозди, ладят сохи, бороны, зубрят серпы.

Утламышские приняли нижегородца приветливо. Помогли поставить кузню, срубить дом. Ведь теперь в деревне без кузнеца не обойтись. Соху с лемехом из дубового корня, которую мог сделать с помощью топора каждый, заменила соха с железным лемехом и отвалом, у богатеев появились плуги, состоятельные мужики стали натягивать на колеса телег железные шины. Гораздо выгоднее иметь собственного кузнеца, чем ходить по другим деревням. А руки у Капкая золотые, что бы ни делал он — все получается добротно, прочно. Мастер пользуется уважением не только в Утламыше, но и во многих окрестных селениях. Утламышские даже побаиваются, как бы Капкая не переманили к себе соседи. Поэтому обещали ему отрезать надел земли. В прошлую ревизию Капкая еще не было здесь, но в будущую он обязательно получит землю.

Не легко жить Капкаю: семья-то — сам седьмой. Старшая дочь учится в Симбирске, трудно содержать ее вдалеке от дома. Кроме Володи, с которым Ильяс познакомился на Агадуе, у Капкая еще два малыша — они родились уже в Утламыше.

Деревенские богачи посматривают на кузнеца искоса, недоверчиво. Они поговаривают, что он покинул город не только из-за безработицы, были, дескать, на то и другие причины. Когда арестовали Палюка, у Капкая делали обыск, все вверх дном перевернули и в доме, и в кузнице. Однажды подвыпивший староста проболтался, что урядник наказывал ему позорче приглядываться к нижегородцу. Выполняя поручение начальства, Элюка одно время частенько наведывался в кузницу, но вскоре ему надоело это занятие, да и не заметил он ничего предосудительного: стучат мастера молотами весь день, только и всего.

Особенно близко сошелся Капкай с Имедом. Иногда до полуночи просиживали, калякая о житье-бытье. Мишу Имед обучал приемам борьбы. Поэтому и удалось победить парню на Агадуе нескольких опытных батыров.

Дом Капкая стоит в овраге, на том его конце, который выходит к перешейку, пролегающему между озерами. От холма, что высится на степной стороне озер, раньше начинались заросли Сен Ыра. Теперь весь кустарник выкорчеван и луговина сплошь перепахана. Только в одном месте сохранился зеленый островок. Сломался здесь плуг Каньдюка. Случилось это на совершенно ровном месте, где не было ни камней, ни корневищ. Дед Каньдюк приезжал сам и осматривал землю. В деревне все говорят, что плуг сломали разгневанные духи…

Когда Тухтар с Ильясом пришли в кузницу, там работал один Миша. Увидев гостей, он прислонил молот к наковальне, вытер фартуком руки, приветливо поздоровался. Мальчугана погладил по голове. Потом внимательно осмотрел борону.

— Работенка пустяковая, — сказал он. — При вас же наладим. А пока я передышку сделаю.

Присели на лежащие около кузницы бревна.

— Один нынче работаешь? — спросил Тухтар.

— Нет, с отцом. Только он сейчас освежиться пошел на озеро.

— Да вроде не так жарко сегодня.

— Не скажи. Помахай-ка молотом рядом с горном — сразу запаришься. Мы каждый день купаемся. Я еще давеча ходил.

— Говорят, ты и зимой купаешься?

— А как же. В проруби. В любую погоду.

— Да ведь замерзнешь.

— Привычка. С детства так приучен. На Волге ведь жил. Знаешь, она какая?

— Слыхал. Шире нашей улицы, сказывают.

Миша улыбнулся и указал рукой с отрубленным пальцем в сторону Куржанок.

— Видишь село? Вот такой ширины Волга. А ты любишь плавать?

— В жару купаюсь.

— Лучше по утрам, когда солнце только всходит. Вода свежей и чище. По вечерам тоже хорошо. Заходи, вместе купаться будем. Покажу, как по-волжски плавать и нырять надо. Быстро научу.

— Ладно, — пообещал Тухтар.

— А вот и отец возвращается.

К кузнице приближался коренастый плечистый человек в белой, туго стянутой поясом рубашке и коротких сапогах. Из-под ловко сидящего на большой голове картуза выбивались изрядно поседевшие волосы. Лицо морщинистое, суровое, но глаза смотрели молодо, с веселой хитринкой. Кузнец вел за руку мальчика.

— Володя идет! — обрадовался Ильяс.

Капкай пожал руку Тухтару, Ильяса несколько раз подкинул выше головы, задорно приговаривая:

— Не трусь, герой! Не трусь, герой!

По-чувашски кузнец говорил свободно, словно это был его родной язык.

Миша объяснил отцу, зачем пришел Тухтар. Капкай надел прокопченный фартук, рукавицы, вошел в кузню. Миша бросил зубья в горн. Глубоко, шумно задышали мехи, посыпались искры.

Капкай длинными клещами ловко выхватил из огня раскаленный добела кусок железа, положил его на наковальню. Замахнулся молотом и нанес первый удар, потом — второй, третий… Удары сыпались все чаще. На озаренных пламенем руках красиво играли мускулы. «Так-так! Так-так-так!» — бойко выбивал звонкую дробь молот, высекая из железа снопы искр.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Время, вперед!
Время, вперед!

Слова Маяковского «Время, вперед!» лучше любых политических лозунгов характеризуют атмосферу, в которой возникала советская культурная политика. Настоящее издание стремится заявить особую предметную и методологическую перспективу изучения советской культурной истории. Советское общество рассматривается как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики, которая была отнюдь не однородна, часто разнонаправленна, а иногда – хаотична и противоречива. Это уникальный исторический пример государственной управленческой интервенции в область культуры.Авторы попытались оценить социальную жизнеспособность институтов, сформировавшихся в нашем обществе как благодаря, так и вопреки советской культурной политике, равно как и последствия слома и упадка некоторых из них.Книга адресована широкому кругу читателей – культурологам, социологам, политологам, историкам и всем интересующимся советской историей и советской культурой.

Валентин Петрович Катаев , Коллектив авторов

Культурология / Советская классическая проза
Вишневый омут
Вишневый омут

В книгу выдающегося русского писателя, лауреата Государственных премий, Героя Социалистического Труда Михаила Николаевича Алексеева (1918–2007) вошли роман «Вишневый омут» и повесть «Хлеб — имя существительное». Это — своеобразная художественная летопись судеб русского крестьянства на протяжении целого столетия: 1870–1970-е годы. Драматические судьбы героев переплетаются с социально-политическими потрясениями эпохи: Первой мировой войной, революцией, коллективизацией, Великой Отечественной, возрождением страны в послевоенный период… Не могут не тронуть душу читателя прекрасные женские образы — Фрося-вишенка из «Вишневого омута» и Журавушка из повести «Хлеб — имя существительное». Эти произведения неоднократно экранизировались и пользовались заслуженным успехом у зрителей.

Михаил Николаевич Алексеев

Советская классическая проза
Утренний свет
Утренний свет

В книгу Надежды Чертовой входят три повести о женщинах, написанные ею в разные годы: «Третья Клавдия», «Утренний свет», «Саргассово море».Действие повести «Третья Клавдия» происходит в годы Отечественной войны. Хроменькая телеграфистка Клавдия совсем не хочет, чтобы ее жалели, а судьбу ее считали «горькой». Она любит, хочет быть любимой, хочет бороться с врагом вместе с человеком, которого любит. И она уходит в партизаны.Героиня повести «Утренний свет» Вера потеряла на войне сына. Маленькая дочка, связанные с ней заботы помогают Вере обрести душевное равновесие, восстановить жизненные силы.Трагична судьба работницы Катерины Лавровой, чью душу пытались уловить в свои сети «утешители» из баптистской общины. Борьбе за Катерину, за ее возвращение к жизни посвящена повесть «Саргассово море».

Надежда Васильевна Чертова

Проза / Советская классическая проза
Общежитие
Общежитие

"Хроника времён неразумного социализма" – так автор обозначил жанр двух книг "Муравейник Russia". В книгах рассказывается о жизни провинциальной России. Даже московские главы прежде всего о лимитчиках, так и не прижившихся в Москве. Общежитие, барак, движущийся железнодорожный вагон, забегаловка – не только фон, место действия, но и смыслообразующие метафоры неразумно устроенной жизни. В книгах десятки, если не сотни персонажей, и каждый имеет свой характер, своё лицо. Две части хроник – "Общежитие" и "Парус" – два смысловых центра: обывательское болото и движение жизни вопреки всему.Содержит нецензурную брань.

Владимир Макарович Шапко , Владимир Петрович Фролов , Владимир Яковлевич Зазубрин

Драматургия / Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия / Советская классическая проза / Самиздат, сетевая литература / Роман