Черный хлеб

— Меня? Ни чуточки! Мама его самого ругает. И знаешь, за что? Век не угадаешь! — Сэлиме от души рассмеялась. — Отец хочет выдать меня замуж.

— За кого? — вздрогнул Тухтар.

— Ой, не спрашивай лучше! — махнула рукой Сэлиме и сквозь смех еле выговорила: — За Нямася! За Нямася! Вот за кого.

— За Нямася? — испуганно переспросил Тухтар, глядя, как Сэлиме вытирает слезы с весело искрящихся глаз. — Что же тут смешного?

— По-моему, умориться можно. — Она заметила, как сразу помрачнело лицо Тухтара, и стала серьезней. — Не бойся, глупый. Неужели ты думаешь, что смогу выйти за кого-нибудь, кроме тебя?

— А почему бы мне так не думать? Какой во мне прок, какой я жених? Ни кола ни двора нету. А Нямась…

— Богатый? Да пусть он хоть в золоте купается, все равно не выйду. Ну не хмурься же. Что тревожишься понапрасну? Дядя Элендей сказал, что если отец решится на такое дело, то плохо будет и ему, и Нямасю. А с дядей шутки плохи. Слов на ветер не бросает. Отец тише воды ниже травы стал.

— Ох, Сэлиме, чует мое сердце, не к добру ты смеешься. Если сват пригрозил отцу, то, значит, была для этого причина. Дыма без огня не бывает. Не стал бы Элендей ссориться ни с того ни с сего. Держит в голове твой отец такую думку. Держит. А Элендей узнал…

— Что он узнал? Какая там причина! Отец в гостях был у Каньдюков, вот там и говорили, наверно, в шутку. Чего люди не наболтают с пьяных глаз! Стоит ли обращать на это внимание? На чужой роток не накинешь платок.

— Дай бог, если бы так.

— Ну, хватит об этом. — Сэлиме окинула взглядом комнату и мечтательно сказала: — На скамейку мы кошму накинем. Мама соткала длинную, широкую, даже вдвое сложить можно. А на окна занавески повесим. Белые. До самого пола. Люблю такие. Их у меня пять.

— Куда же столько? Два окна всего тут.

— Вот и хорошо. Меньше стирать придется. Всегда чистые в запасе будут. Ох, люблю я все белое, чистое! Кровать передвинуть придется. Хорошо бы новую сделать… До чего же уютная горница у нас будет!..

Сэлиме говорила так уверенно, как будто она завтра поселится в этом доме. Тухтар перестал хмуриться, но тревога не покинула его.

— Присядь со мной рядом, Сэлиме.

Она шагнула к скамье, но, вспомнив, зачем сюда пришла, велела ему поскорее собираться.

— Да минутку всего посиди. Сколько уже не виделись…

Сэлиме присела и сразу же поднялась:

— Ну вот, я твое желание выполнила. Теперь ты мое должен. Мы тут болтаем, а мама ждет. Неудобно. Пошли. Увидимся еще, не в последний раз прихожу.

Тухтар неохотно поднялся. В приоткрытую дверь прошмыгнула собака. Поласкалась у его ног, отошла в угол и улеглась, положив длинную морду на мохнатые лапы.

— Ой, какая большущая выросла! — удивилась Сэлиме. — Чулай! Иди сюда, иди.

Пес доверчиво подошел.

— Молодец, Чулаюшка, умница! Знаешь свою хозяйку. Красивый ты у нас, глаза умные, прямо как у человека. А есть ты хочешь? А?

— Что ты! — послышался голос Тухтара. — Знаешь, как я его кормлю!

«Чем же ты его кормишь? — мысленно спросила девушка. — У самого есть нечего. И хлеб, и картошка у нас остались». Она опустила голову, тяжело вздохнула.

— А наш вот отец кота убил, чтобы не объедал. Эх, рыжий, рыжий… Игрун был…

— И как это только можно? Иль жалости в сердце нет?

— Какал жалость… Ободрал шкуру — и рад. Нехорошо, правда, так говорить о родном отце. Но думается мне, что и человека он не пожалеет. Была бы лишь шкура… Как ты думаешь?

— Не знаю, Сэлиме, никогда раньше не думал я плохо о твоем отце. Никогда. Добрым его считал. А сейчас… И не знаю, что сказать…

— Добрым считал? Не знаешь еще ты его. Век от него сердечного слова не услышишь. Бесчувственный он, словно валун. Мама говорит, что все мужчины такие.

— Мужчины не любят нежничать.

— Да не об этом я говорю. Сама не люблю зализанных телят. Дикий он. Ничто его не трогает, не радует. Только богатство. И во сне, и наяву о нем лишь и думает. Зависть его ест поедом… Ну да ладно об этом. Идем. Мама небось изволновалась.

Они вышли на улицу. Верхушка леса купалась в золоте заката. С полей возвращались стаи галок. Насытившиеся птицы летели низко, медленно. Зловеще взмахивали в пепельном небе черные крылья.

«Вот раскаркались, проклятые», — подумал Тухтар, и в груди его разлился холодок недоброго предчувствия.

Сайдэ встретила гостя, держа в одной руке полотенце, а в другой — фартук. Она выгоняла из избы мух.

— Проходи, Тухтар, проходи, дорогой! А я вот все с жужжалками воюю. Все руки отмотала. Раз уже выгоняла. Пока вас дождалась, опять поналезли. Так и жмутся к печке. Видать, скоро холода нагрянут.

Сайдэ за эти дни сильно изменилась. Погас на щеках румянец, глаза затянуло печальной дымкой, заметнее стали морщины у глаз и в уголках губ.

Сэлиме разлила по мискам похлебку. Тухтар жадно проглотил слюну — он давно не ел горячего.

Скрипнули ворота, послышались частые торопливые шаги — кто-то взбегал то ступеням. Дверь отворилась — и в избу вошла запыхавшаяся Шербиге.

«Только тебя не хватало, — неприязненно подумала Сэлиме. — Словно на пожар бежала: раскосматилась, платье не застегнуто, лицо вымазано глиной».