Читаем Черный хлеб полностью

А за что его оскорбил Шеркей? Тухтар всегда уважал этого человека, старался угодить ему во всем. Всякую работу делал на совесть, как для самого себя. И вот в награду за все — оскорбления, угрозы. Дрожал весь от ненависти, готов был разорвать Тухтара. И растерзал бы. Что ему было бы за это? «Подумаешь, — сказали бы, — одним голодранцем меньше стало, туда ему и дорога».

Но разве виноват Тухтар, что у него такая судьба? Не сам выбирал он ее. И у Шеркея, и у любого другого могли умереть родители.

На память приходили все старые обиды, сжимали сердце, выдавливали слезы.

Пес обеспокоенно крутился около хозяина, заглядывал в глаза, будто хотел утешить.

По ночам вспрыгивал на постель, тыкался влажным носом в лицо Тухтара, жалобно повизгивал. Тухтар обнимал его, тесно прижимал к себе, разговаривал с ним, как с человеком:

— Понимаешь, что мне больно? А вот люди не понимают. Вижу — хочешь успокоить. Сказать только не можешь. Один ты у меня во всем свете. Один.

Собака вздыхала, прижималась к Тухтару.

Когда Тухтар кормил своего любимца, тот долго не начинал есть, стеснительно оглядывался на хозяина.

— Не стесняйся, пестроухий! Ешь на здоровье, — успокаивал пса хозяин. — Я-то привычен к голодухе. А коль и сдохну — жалеть некому. Да и скорей отмучаюсь.

Чтобы хоть немного забыться, Тухтар пробовал заняться каким-нибудь делом, но все валилось из рук.

Не раз пытался Тухтар развеять тоску музыкой. Брал в руки гусли, начинал играть самое веселое, что знал. Но чем веселее была мелодия, тем больнее сжималось сердце…

Как-то утром в избушку заглянул Элендей. Тухтар старался ничем не показать, как тяжело ему. Пусть душа горит, только дыма бы не было видно. Кого трогает чужое горе?

Но разве проведешь Элендея! Да и не нужно быть особенно проницательным, чтобы заметить, каково сейчас Тухтару. Стоит только посмотреть на него: лицо заострилось, глубоко запавшие глаза лихорадочно блестят.

— Ишь, как извелся ты, парень, — сокрушенно покачал головой Элендей. — Не вешай носа.

— Да я и не вешаю, — вымученно улыбнулся Тухтар.

— Ну, то-то! Не будь мокрым цыпленком! — Гость похлопал его по плечу и доверительно сообщил: — С ней говорил. С глазу на глаз. Умирает без тебя. Да что я тебе об этом толкую! Сам лучше меня знаешь. Эх, молодежь, молодежь! Не робей только. Не кто-нибудь, а я твой сват. Все по-нашему повернем. Не сомневайся.

Сват Элендей убеждает не сомневаться?

Тухтар немного оживился. Посидели, поговорили о всякой всячине. Элендей попросил помочь ему выкопать картошку и, пока не испортилась погода, съездить в лес за валежником. Тухтар с радостью согласился.

— Главное, не засиживайся в своей норе, — посоветовал на прощание сват. — Прогоркнешь, как кислое молоко.

Не сразу понял Элендея Тухтар. Ввела его в заблуждение внешняя суровость, резкость этого человека. А душа у него, оказывается, добрая, отзывчивая. Может, и о других людях Тухтар судил неправильно, как и об Элендее? Права, наверное, Сэлиме, которая всегда говорит, что не нужно сторониться людей, жить, отгородясь от них. Но что же поделаешь, с детства был Тухтар недоверчив, как запуганный зверек, который во всем видит опасность, даже звука собственных шагов, своей тени боится.

Почему-то вспомнился Палюк. Вот человек! Никого не страшится — ни богачей, ни начальства. Даже с каторги убежал. А Тухтар Шеркея испугался. Нет, дорогой дядюшка, неизвестно еще, как сложится дело, вон и Элендей говорит, что все повернем по-своему. Поупрямишься малость — и согласишься. Какой же отец захочет разрушить счастье своей дочери?

Целый день Тухтар хлопотал по хозяйству. Перед вечером, когда он только кончил чистить яму для картошки, пришла Сэлиме.

— Это ты? — не веря своим глазам, прошептал Тухтар. Сэлиме решилась навестить его!

— Не ждал?

— Нет. Мечтать даже не мог об этом. Как же это ты? Ведь отец…

— Да так вот, взяла и пришла.

— Ну, идем в избу. Гляжу на тебя и не верю. Словно снишься ты мне.

— Руки помой, — улыбнулась она. — Целый пуд грязи на них.

Не отводя друг от друга сияющих глаз, подошли к двери. У порога стояло ведро с водой.

— Давай-ка, подставляй ладони!

Сэлиме взяла ковш, Тухтар начал умываться. Руки давно уже были чистыми, но он все мыл их и мыл. «Приятно ему, что я поливаю», — подумала Сэлиме, и глаза ее стали еще лучистее.

Войдя в дом, она сразу заметила новый шкаф.

— Когда же ты успел?

— Давно. Нравится?

— Спрашиваешь! Но вот ты мне не нравишься. Похудел, глаза ввалились. Иль заболел?

— Когда мне болеть! Завтра с Элендеем в лес нужно ехать. Приходил ко мне нынче сват, проведал. Уважаю, говорит, помогу.

— Поезжай. Но с лица ты здорово изменился.

— Тоскую очень… И день и ночь все ты перед глазами, — признался Тухтар.

— И я извелась. Впору сбежать из дома. Пойдем к нам, поужинаем вместе. Мама приглашает. Отца нет. В лес уехали с Тимруком.

— Да как же мне теперь идти к вам?

— Как всегда ходил — по земле, ногами.

— Но ведь…

— Идем, идем! Ты не с мамой ссорился. Она за нас. За тебя.

— А отец, поди, изругал тебя?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Время, вперед!
Время, вперед!

Слова Маяковского «Время, вперед!» лучше любых политических лозунгов характеризуют атмосферу, в которой возникала советская культурная политика. Настоящее издание стремится заявить особую предметную и методологическую перспективу изучения советской культурной истории. Советское общество рассматривается как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики, которая была отнюдь не однородна, часто разнонаправленна, а иногда – хаотична и противоречива. Это уникальный исторический пример государственной управленческой интервенции в область культуры.Авторы попытались оценить социальную жизнеспособность институтов, сформировавшихся в нашем обществе как благодаря, так и вопреки советской культурной политике, равно как и последствия слома и упадка некоторых из них.Книга адресована широкому кругу читателей – культурологам, социологам, политологам, историкам и всем интересующимся советской историей и советской культурой.

Валентин Петрович Катаев , Коллектив авторов

Культурология / Советская классическая проза
Вишневый омут
Вишневый омут

В книгу выдающегося русского писателя, лауреата Государственных премий, Героя Социалистического Труда Михаила Николаевича Алексеева (1918–2007) вошли роман «Вишневый омут» и повесть «Хлеб — имя существительное». Это — своеобразная художественная летопись судеб русского крестьянства на протяжении целого столетия: 1870–1970-е годы. Драматические судьбы героев переплетаются с социально-политическими потрясениями эпохи: Первой мировой войной, революцией, коллективизацией, Великой Отечественной, возрождением страны в послевоенный период… Не могут не тронуть душу читателя прекрасные женские образы — Фрося-вишенка из «Вишневого омута» и Журавушка из повести «Хлеб — имя существительное». Эти произведения неоднократно экранизировались и пользовались заслуженным успехом у зрителей.

Михаил Николаевич Алексеев

Советская классическая проза
Утренний свет
Утренний свет

В книгу Надежды Чертовой входят три повести о женщинах, написанные ею в разные годы: «Третья Клавдия», «Утренний свет», «Саргассово море».Действие повести «Третья Клавдия» происходит в годы Отечественной войны. Хроменькая телеграфистка Клавдия совсем не хочет, чтобы ее жалели, а судьбу ее считали «горькой». Она любит, хочет быть любимой, хочет бороться с врагом вместе с человеком, которого любит. И она уходит в партизаны.Героиня повести «Утренний свет» Вера потеряла на войне сына. Маленькая дочка, связанные с ней заботы помогают Вере обрести душевное равновесие, восстановить жизненные силы.Трагична судьба работницы Катерины Лавровой, чью душу пытались уловить в свои сети «утешители» из баптистской общины. Борьбе за Катерину, за ее возвращение к жизни посвящена повесть «Саргассово море».

Надежда Васильевна Чертова

Проза / Советская классическая проза
Общежитие
Общежитие

"Хроника времён неразумного социализма" – так автор обозначил жанр двух книг "Муравейник Russia". В книгах рассказывается о жизни провинциальной России. Даже московские главы прежде всего о лимитчиках, так и не прижившихся в Москве. Общежитие, барак, движущийся железнодорожный вагон, забегаловка – не только фон, место действия, но и смыслообразующие метафоры неразумно устроенной жизни. В книгах десятки, если не сотни персонажей, и каждый имеет свой характер, своё лицо. Две части хроник – "Общежитие" и "Парус" – два смысловых центра: обывательское болото и движение жизни вопреки всему.Содержит нецензурную брань.

Владимир Макарович Шапко , Владимир Петрович Фролов , Владимир Яковлевич Зазубрин

Драматургия / Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия / Советская классическая проза / Самиздат, сетевая литература / Роман