Черный хлеб

— Все, все заодно, — сказал Шеркей таким голосом, будто на его шее стягивали петлю. — На меня, на меня поднялись. А подумали, какой сук рубите? Последний ум растеряли, последний…

— Твой-то весь цел? Умник…

Вошел Тухтар.

— Долгушу приготовить, что ли? Когда в лес-то поедем? — спросил он.

Шеркей тяжело поднял голову, медленно встал со скамьи, окинул парня с головы до ног мутными глазами.

Тухтар подумал, что Шеркей не расслышал его, и повторил свой вопрос.

— Вон! Вон из моего дома! — раздался в ответ пронзительный крик. — Рвань! Рвань! Голодранец! На дочь мою заглядываешься! Вон! Сейчас же, сейчас же, чтобы духу твоего не было! И никогда больше, никогда!.. У-у-у!

Шеркей потрясал кулаками, дергался, словно припадочный, изо рта его во все стороны летела слюна.

Элендей тоже поднялся.

— Полегче! Ну! — рявкнул он, будто на заартачившуюся лошадь, и оттер плечом брата, который вот-вот ударил бы Тухтара.

Тухтар, не проронив ни слова, вышел.

— За что ты обидел его? — спросил Элендей. — Поговорил бы с ним как с человеком.

Братья молча смотрели друг на друга. Потом младший похлопал старшего по плечу и усадил на лавку. Сам пристроился рядом.

— Не сердись, — примирительно проговорил он. — Покипятились — и хватит. Братья ведь мы. Одна кровь в наших жилах. Одним молоком мы вспоены. Чужие тебе добра не пожелают. Не жди. А я к тебе от чистого сердца. Или не понимаешь? Прозрей. О Тухтаре я говорю. Молодчага он. А в бедности его мы сами виноваты. Твоей вины больше. Не обижайся только. Сиди, сиди. Что толку горло драть? Давай обсудим, как лучше их жизнь устроить. Счастливыми они будут. Даю голову на отсечение.

— Давай, давай! Поскорей только, поскорей! Ни на что она больше не годится! А толковать, обсуждать мне нечего! Что, Сэлиме сиротка? Отца с матерью у нее нет? Не последние мы люди, не последние! Даже, даже… Если хочешь знать, дочь нашу такой жребий ожидает! Тебе и не снилось!

— А мне и сны видеть не нужно! — Голос Элендея опять стал резким. — И так ясно, куда клонишь. Разбогатеть вздумал за счет Сэлиме? Хочешь полакомиться мясом неродившегося барашка? Так, что ли? В прошлый раз я тебя предупреждал. Думал, что сам не догадываешься. А ты, оказывается, спишь и во сне видишь, как единственную дочь за Нямася выдать!

Элендей злобно плюнул и яростно растер плевок лаптем.

Подбежала Сайдэ.

На ее лице застыл испуг.

— Что ты сказал, деверек? Сэлиме за Нямася выдать? Это за какого же? А?

— Ха! В нашей деревне только один!

— Грех говорить тебе это, грех! Побойся бога!

— Нечего мне его бояться. Мне хоть бог, хоть черт — все равно правду скажу. Ты, верно, думаешь, что Каньдюку рыжие усы твоего мужа понравились, за них от угощает его керчеме? Держи карман шире! Нашла дурака! Ха-ха!

— Помилуй, Пюлех, спаси, сохрани, — зашептала женщина, глядя то на мужа, то на деверя.

— Что перед глазами торчишь? — заорал на нее Шеркей. — Не твоего ума дело, не твоего! Своей дочери я сам хозяин! За нищего отдавать не собираюсь! А ты, — он повернулся к Элендею, — не стоишь, не стоишь того, чтобы я тебя братом считал! Иди-ка вслед за своим Тухтаром!

— Ха! Значит, и меня выгоняешь? — с недобрым смешком спросил брат. — Уйду и без твоего приказа. Нечего мне делать в доме, где отец дочерью торгует! Но попомни, погубишь Сэлиме — сам себя погубишь! Клянусь!

— Убирайся! Убирайся! Нет у меня больше брата! Мучители, мучители вы все, а не родные! Вон! Вон!

— Не ори! Пупок с натуги развяжется! Не глухой я. И память у меня хорошая. Ты тоже не забудь свои слова! — Элендей шагнул к двери. У порога, не оглядываясь, бросил: — А если этот каньдюковский блюдолиз обижать тебя будет, сношенька, то пришли ко мне Ильяса. Так-то вот.

Шеркей долго не мог отвести взгляда от незакрытой двери.

17. В ИСТОСКОВАВШЕМСЯ ДОМЕ

Дни стояли солнечные, прозрачные. Остро пахло яблоками, ярко рдели рябины, протянулись между деревьями белые паутинки. Спокойной, мудрой красотой цвело бабье лето.

Несколько дней Тухтар не выходил из дому. Подолгу шагал из угла в угол, лотом бросался на кровать, зарывался лицом в подушку, впивался зубами в грубую ткань, чтобы не заплакать. Потом вскакивал — и все повторялось снова. Ночи напролет лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к гулкому, прерывистому биению сердца.

Как теперь Сэлиме? Сколько обидных слов пришлось ей выслушать от отца! Но чем она виновата? Полюбила Тухтара? А почему нельзя любить его? Разве злодей он какой, бесчестный человек, вор, грабитель? Нет, нисколько он не хуже других парней. Не хуже. Будет ли помнить его Сэлиме? Но за что ей помнить Тухтара? Только горе принес он ей. Пусть забудет, лишь бы счастливой была. Лучше бы не любила его Сэлиме. Страдал бы один. Раньше счастье было несбыточной мечтой, но судьба дала изведать его — и сразу же сказала: хватит! Словно в издевку так сделала.