Черный хлеб

В избе неуютно, тоскливо, холодно. В углу у двери белел сугробец — намело в щель. На дне ведра синела ледышка. Тухтар принес воды, растопил печурку. Заплакали начавшие оттаивать промерзшие, посеребренные инеем стены.

С улицы доносилась пестрая праздничная разноголосица. Щедро рассыпали трели бойкие бубенцы. Тухтар решил пойти на гулянье позднее. Достал из дорожного мешка зачерствелый хлеб, поужинал, запивая его кипятком. Хорошо бы сейчас картошечки разварной, рассыпчатой! Но картошка хранилась у Элендея — побоялся оставить ее у себя Тухтар, чего доброго, померзнет еще, а весной ведь сажать нужно будет. Собаку тоже отвел Элендею. Скучает, наверное, Чулай без хозяина.

Поужинав, долго любовался купленным в подарок Сэлиме гарусным платком, старался представить себе, как будет выглядеть в нем любимая.

Потом не спеша начал собираться. Умылся, причесался. Надел новые шаровары, белую рубашку, пиджак. Долго чистил одежду, разглаживал помятые места. Наконец обрядился в стеганую кацавейку и вышел из дому. Пришлось еще повозиться с дверью — в пазы набился снег, и она никак не закрывалась.

Народ уже начал расходиться, веселье затихло. Сворачивая в переулок, Тухтар столкнулся с запыхавшимся Микулем.

— Ты куда это мчишься как угорелый? Чуть с ног не сшиб!

— Ой, да это ты, дядя Тухтар! Когда же ты вернулся?

— Да вот только что. Куда же ты все-таки несешься?

— И не спрашивай, дядя Тухтар! Сэлиме ведь увезли!

— Что ты сказал? — не понял Тухтар.

— Сэлиме, говорю, увезли!

— Куда? Зачем? Кто увез? Когда?

— Катались мы втроем, — объяснил парнишка, захлебываясь словами. — Ну, как все, значит, катались. Перво-наперво проехали вашей улицей. Тебя не было дома. Следов не было на снегу. Потом по Средней проехали. Туда-назад… Еще проехали. Тоже туда-назад. Раза четыре… нет, пять. Все туда и назад…

— «Катались! Проехали! Туда! Назад!» — нетерпеливо крикнул Тухтар. — Говори о главном. Где Сэлиме?

— Я и говорю. Проехали, значит. В конце деревни начали поворачивать. Глядь, поперек дороги сани. Черные. Лошадь серая. В санках, значит, парни. Трое вроде. Сразу шасть к нам. Навеселе. Водкой пахло…

Микуль закашлялся.

— Ну? Ну? — поторопил его Тухтар, дернув за плечо.

— Ну вот, значит, выпрыгнули — и к нам. Хохочут, перемигиваются. Я ничего. Думаю, что знакомые это. Сестры. А они — к Сэлиме! Да как хвать ее! Да в санки! Она как закричит! Тут они тулуп на нее. Сестра тоже в голос. Ругаться начала. Кнут у меня вырвала да как стеганет одного. Изо всей силы. По лицу прямо. И ее бросили в санки. В наши. А сами гикнули и понеслись. По Сен-Ырской дороге.

Тухтар закрыл лицо руками и шагнул прямо на парня, будто хотел растоптать его. Микуль отскочил. Не разбирая дороги, спотыкаясь и покачиваясь, точно пьяный, Тухтар зашагал по улице.

Отойдя немного, обернулся:

— А где сейчас Елиса?

— Не знаю. К Шеркею, видать, побежала! — крикнул Микуль.

— Вот и хорошо, вот и хорошо… — закивал головой Тухтар.

Что подразумевал он под этими словами? Что хорошего в том, что Елиса побежала к Шеркею? Сам не знает, что говорит. Да и правда ли все это? Может, приснилось? Тухтар обернулся. Нет, вон он, братишка Елисы. Стоит. Живой. Вот рукой пошевелил. Дышит. Изо рта вырвался пар. Правда. Все правда. Увезли Сэлиме. Как же это так? Разве можно украсть человека? Ведь не вещь это, не деньги. Кто придумал такой обычай? Ведь они жизнь, жизнь Тухтара похитили!

Мысли кружились, путались. Тухтар побежал. Ноги не поднимались, будто гири к ним двухпудовые привязаны.

Кто-то остановил, что-то сказал, кажется, предложил помочь. Но разве теперь можно чем-нибудь помочь Тухтару? Ведь Сэлиме нет с ним. Нет Сэлиме!

Почему он сразу не пошел на гулянье? Ведь все могло получиться иначе. Сам он виноват, сам!

Из подворотни с лаем выскочила собака. Она забежала спереди и бросилась к ногам. Тухтар со всего размаха ударил ее ногой в оскаленную пасть. Тишину прорезал пронзительный визг. В ответ залаяли собаки по всей деревне.

Мороз крепчал. Улицу застилало туманом. Позади остался мост. Перед глазами замерцал огонек. Маленький, тусклый. Куда же пришел Тухтар? А, все равно! Из мглы снова вынырнула собака. Опять, проклятая, куснуть хочет. Тухтар замахнулся, но вдруг узнал своего Чулая. Подмял радостно повизгивающего пса на руки, прижал к груди.

Через минуту Тухтар вошел в избу Элендея и, не выпуская из рук собаки, повалился на кровать.

— Не плачь, не плачь, родной, — бросилась к нему Незихва. — Чулая-то отпусти. Задушишь.

Тухтар разжал руки. Пес спрыгнул с кровати, с тоскливым повизгиванием закружился по комнате. Хозяйка прогнала его в сени.

Тухтар рыдал.

— Никогда не плакал, никогда. Сколько ни обижали… — слышалось сквозь рыдание тихое бормотанье.

Незихва тоже заплакала.

— Не надо, не надо, — приговаривала она, глотая слезы. — Придет сейчас Элендей и придумает что-нибудь. Не оставит он этого дела. Как дочь родная для него Сэлиме.

Тухтар замолк, только плечи его продолжали вздрагивать.

Немного погодя Незихва помогла ему встать, протянула ковш пива:

— Выпей, отойдет чуток сердце.

Тухтар вытер слезы, огляделся:

— А сват где?