Черный хлеб

— Видел? И не дерись больше! Сама согласилась твоя племянница! Сама!

— Э-эх! — стукнул себя по бедру кулаком Элендей.

— Успокойся, успокойся, браток. Глянь-ка, что ты с Урнашкой наделал. Язык, язык грызет!

— Пусть хоть кишки со всей начинкой слопает!

Каньдюк ловко выдернул из кармана розоватую ассигнацию.

— Возьми, сваток. Не оставайся и ты без доли. Вместе теперь жить нам, по-родственному.

— Ты и меня купить хочешь? Ха-ха! Опоздал! Вот если второй раз рожусь, то приходи. Только поспеши. Пока я еще в пеленках буду лежать. Не знаешь ты Элендея. Слушай лучше. Пока добром говорю. Сэлиме отпустишь сегодня же. Понял? Не то не будет тебе пощады. На том свете найду. И казнить буду. Так-то. Голову даю на отсечение… Убери бумажку-то! Вытянул руку, как нищий!

— Отпустить велишь? Да разве мы запираем невестку? У нее своя воля… Не буду же я силком выгонять ее из дама. Ведь не зверь лютый…

— Заворковал, голубочек! Я все тебе сказал. Теперь сам соображай. Все.

Элендей ушел. Сквозь щели ставней неуверенно пробивался сизый дымок рассвета. Под лавкой по-паучьи дергался Урнашка.

22. МАТЬ

События последних дней окончательно подорвали здоровье Сайдэ. Как она ни старалась подняться, болезнь словно веревками прикрутила к постели.

Варить, стирать, убираться в избе пришлось попросить Утю, дочь соседа Пикмурзы.

Недолго довелось жить Сайдэ, короткий путь отмерила ей судьба. Но чем можно измерить, взвесить все пережитое этой женщиной?

Шестерых выносила под сердцем Сайдэ, но вынянчила, вырастила, воспитала только троих. Старалась одеть их потеплее: не простудились бы. Старалась накормить посытнее: пусть растут здоровыми и крепкими, ведь нелегкой будет их жизнь. Отдавала детям каждый кусок. Когда на деревню набрасывалась какая-нибудь болезнь и косила людей, словно траву, Сайдэ ночами не смыкала глаз над мечущимися в бреду ребятишками, стараясь хоть чем-нибудь облегчить их страдания, вырвать из цепких лап смерти.

Чтобы держать дом в чистоте и порядке, лишала себя сна и отдыха. С ног валилась, но все успевала сделать. А сколько дел у нее было! И не сочтешь, не перечислишь. Варила пищу, ухаживала за скотиной, полола, жала, молотила, трепала и дергала коноплю, пряла, ткала, стирала, и в лес за дровами доводилось ездить, и мешки неподъемные на мельнице ворочать.

Не разбирала Сайдэ, женская или мужская доставалась ей работа, — делала все, что было нужно. И никто никогда не слыхал от нее жалоб, не имела Сайдэ привычки кичиться своим трудолюбием, не требовала за свою работу благодарности.

Не терпела Сайдэ хвастунов и горлопанов, хитрецов и захребетников. Уважала и ценила людей скромных, работящих, добивающихся счастья честным трудом. И детей своих хотела видеть такими.

Всегда старалась Сайдэ быть для мужа надежной опорой, его верным другом. Сколько бед и невзгод они пережили вместе — и ни разу не упрекнула она мужа, не поставила ему в пример другого, более удачливого человека. Напротив, подбадривала: «Ничего, не кручинься: перемелется — мука будет. Заживем еще мы, настанут такие дни».

Была у Сайдэ любимая дочь. Мать надеялась, что выпадет Сэлиме лучшая доля, чем ей самой. Верила, с нетерпением ждала этого времени. Мечтала понянчить, полелеять внучат. Пусть Тухтар беден, но он ведь любил дочь, и она его тоже. Чего еще надо? Жили бы, души друг в друге не чаяли… Но вот не кто-нибудь, а сам родной отец отнял у дочери счастье, погубил ее, отдал на растерзание нелюбимому человеку, ненасытному сластолюбцу, грязному, мерзкому. Ведь каждая божья тварь оберегает своих детей, защищает их, а вот Шеркей не дорожит своим ребенком. Продал, чтобы насытить свою жадность.

Если бы Сайдэ могла подняться прошлой ночью, то убила бы Нямася, задушила бы его, перерезала бы ему горло ножом…

Как волны, набегают мысли, воспоминания. Вот видится Сайдэ, как она впервые пеленает свою дочь. Нужно спрятать выбившуюся из-под пеленочки ручку — и страшно взяться за нее. Такая она крошечная, нежная, хрупкая. Кажется, дотронься только — и сразу сломается. Пальчики розовенькие, ноготочки еле заметные.

А вот Сэлиме делает первые шаги. Покачивается, ручонки растопырила. Глазенки испуганные, удивленные, счастливые…

А где сейчас Тухтар? Знает ли он, что случилось с его любимой?..

Сайдэ с трудом разомкнула веки. Около печки возилась Утя. Значит, уже утро.

Шеркей подал жене чашку молока. Сайдэ хотела выпить, но, вспомнив, от какой коровы это молоко, плотно стиснула обескровленные, потрескавшиеся от жара губы.

Муж, словно в насмешку, предложил выпить водки. Сайдэ с трудом подняла голову и плюнула в его опухшее, серо-зеленое с перепоя лицо.