Черный хлеб

— В самую точку угодил, о нем и толкую. Коротыш был такой толстущий, вроде бочки. Не хотелось бы говорить о нем, но, коли на язык попался, выплевывать не буду, пожую. Авось не отравлюсь. Вот говорим мы все: Каньдюки, Каньдюки, богатые! Уважаем за это. А ведь знаем, как они возвысились, богатеями стали. Давненько это было. Манюр бабай тогда самым ловким конокрадом был. Заядлый был ворюга. И такой мастак, что среди белого дня уводил из конюшни лучшего жеребца, а хозяева и не замечали. Воровать, браток, тоже надо умеючи. Голову нужно на плечах носить, а не дубовую головешку. Но и удача, конечно, должна сопутствовать. Иной башковитый, хитрющий — страсть какой, да невезучий. Сунулся — и готов, испекся, как блин на сковородке. А счастье тоже в одиночку не ходит, всегда с бедой бок о бок, никогда они не разлучаются. Ты запомни это, дружок, чтобы в будущем не удивляться и не хныкать.

Ну вот, значит, однажды этот самый прощелыга Манюр бабай поскандалил с Хура Паллей, с отцом Кестенюка. Долго жил Палля, пусть земля ему будет пухом, за сто лет перевалил, был он здоров и крепок, словно дуб. Ну, вроде нашего Имеда. И поэтому не побоялся назвать Манюра бабая при всем честном народе подлым ворюгой.

Манюр затаил обиду и стал выжидать случай, чтобы отомстить. И вот выбрал как-то ночку потемнее да помглистее и забрался в конюшню своего врага. А Палля-то уже давно ожидал этого и был на страже. Как только Манюр бабай вошел в конюшню, его сразу хлоп — и заперли в ней. Туда, сюда, тыр-пыр — не выскочишь. Пришлось сдаться. Затащил Палля любителя чужих лошадей в свою избу и смирненько так поговаривает с ним, вроде бы ничего и не приключилось. А потом вдруг как поднимет свои кулачищи, — с чугунок ведерный — да и спрашивает: «Ну, такой-рассякой-разэдакий, говори начистоту, что для тебя лучше, — солнце или луна?» Сразу смекнул Манюр, чем дело пахнет: о жизни и смерти разговор идет. Коли трахнет Палля своим кулаком, то до пупа расколет, а там и самому до конца развалиться недолго. Взмолился, на колени упал, пощады просит. Побей меня, дескать, почтенный Палля, чтобы я от тебя уму-разуму набрался, только дух не вышибай, а воровать я больше никогда не буду, зарок даю.

Хотел было Палля дать ему щелчка, но не стал. Не то что пожалел — побрезговал, руки марать не захотел. Посмотрю, говорит, что из тебя получится, как ты слово умеешь держать. А пока, мол, за мою доброту своди-ка ты меня в свою лавчонку, там и помиримся окончательно.

Призадумался, пригорюнился Манюр. Какому богачу приятно, чтобы в его лавке чужой человек распоряжался! Как не хотел Манюр, а пришлось согласиться. Как будешь перечить, если перед носом пудовый кулачище торчит. Понюхаешь — смертью пахнет. Вот и повел Каньдюков родитель Паллю к себе. Голову повесил — нос до брюха достает. Кряхтит, стонет, слезами дорогу орошает.

Пришли. Ну, говорит, бери, почтенный Палля, любой товар. Тот обшарил все и нашел под прилавком сундук с деньгами. «Мои, значит?» — спрашивает. Хозяин молчит. Ведь деньги не товар.

Палля поставил сундук на место: мол, после разберемся. Поставил, значит, а сам шасть к полке, где бутылки разные рядами, как солдаты, стоят. Взял одну, протянул хозяину: «Откупоривай!» Тот выковырнул пробочку, достал стакашек хрустальный, налил, подносит Палле. Гость отказался: «Сам вперед выпей!» Манюр исцелился. Налил снова, угощает. Но Палля и этот стакан велит выпить. Манюр исцелился второй раз. А гость заставляет пить еще. Манюр — отнекиваться, а Палля ему кулак под нос. Одну бутылку кончили, за вторую принялись. После седьмого или восьмого стакана Палля наконец смилостивился. Не помещалась уже водка в Манюре, вот-вот через край польется. Взял тогда Палля ключи и запер хозяина в лавке. А утречком снова явился. На следующий день. И таким манером пропитывал Палля конокрада ровно неделю. Подсчитал старик, что после такой выпивки Манюр будет похмеляться точно сорок дней. Сам же ни капельки-росинки в рот не взял. Не то чтобы он в трезвенниках числился, просто не хотел пить с разворуем.

И начал Манюр бабай выпивать с той самой поры каждый божий день. С утра до ночи сидит в своей лавочке да все побулькивает. Никаких товаров не стал из города привозить, только водку волочет и волочет. И о конокрадстве забыл. Не до этого. Новая забота появилась: как бы водка в бутылках не прокисла, не опоздать бы вылакать. Отпетым пьяницей стал. Хлеба на дух не переносит, только царской водичкой и кормится.