— Или ты желаешь пройтись? — вкрадчиво спросил король, позволяя Учинни опереться на локоть, подставленный для опоры. — Чудесная погода, туман.
Анна не понимала — то ли чудовище над ней так утонченно издевается, то ли не осознает разницы, несмотря на то, что она очевидна.
— Не желаю, — от одной мысли о своем внешнем виде, в горле у вставал комок, и оставалось только надменно вскидывать голову, чтобы заранее презрением встречать возможные насмешки.
— Я бы хотела побыстрее разделаться со всем.
— C чем именно? — полюбопытствовал король без особого интереса, открывая самолично дверцу для того, чтобы пропустить девушку внутрь, а затем и сам нырнул в темноту, где сразу прижал Анну к противоположной стене и недвусмысленно провел по ее колену, склоняясь за глубоким и страстным поцелуем. — Ты так румяна и так красива, когда злишься, — черный язык провел по розовым губам, тошнотворной сладостью напоминая о прошлой ночи. — Повторим ее сегодня? Или ты не настроена на игры? Ты же привыкла играть роли. Сыграй для меня проститутку или невинную кокетку.
Метаморфоза Короля мгновенно напомнила Анне, что он не человек, никогда им не был и не будет. Внешнее — лишь маска, за которой скрывается все тоже чудовище, что преследовало ночами, а теперь и днем. И от этой мысли, от касаний языка, от вкуса и запаха накатила мгновенная слабость. Узор над сердцем прошило слабыми разрядами — как обещаниями неумолимо приближающейся ночи. Утро. День. Ночь. Под крышей дома невесты.
— С Вероном, — грубовато ответила Анна. — Побыстрее покончить с Вероном и уехать.
Двусмысленная по звучанию фраза означала лишь одно — она хотела как можно быстрее распрощаться с юношей и покинуть как его дом, так и отчий край. Как можно быстрее. Лучше всего — сегодня.
— И я сыграю для тебя все, что хочешь, — Анна говорила, не задумываясь о том, что придется выполнять обещание.
Паника лишь сильнее привлекала короля, который в полутьме поехавшей кареты, подмял девушку под себя, почти укладывая на сидение и приникая к ее губам знакомой отравой, которая сочилась каплями в рот, проникала в горло. Множество рук обнимали Учинни, пытавшуюся болтать всякие глупости, собственными словами подписывая приговор жениху, не подозревавшему об опасности.
— Ты обещала выйти замуж за бедного юношу, и ты выйдешь, — шепнул Атоли, снимая маску человека и превращаясь в чудовище с впалыми глазницами и кожей, покрытой язвами.
Слабость призывала: «Подчинись! Закрой глаза и позволь делать с собой все, все равно ты ничего не можешь противопоставить». Яд, разливающийся мерзкой сладостью по языку, шептал: «Подчинись… Тебе же нравится…»
Анна сглотнула, чувствуя, как постепенно возбуждается. Однако она не собиралась сдаваться.
— Ты сказал, что убьешь Верона, если я выйду замуж, — пробормотала девушка.
Она не понимала, чего от нее желает добиться Король.
— Ты просила меня покончить с Вероном. Я исполню твою просьбу, — засмеялся зло король. — Проси меня почаще и не задумываясь. Тебе идет.
Чудовище с удовольствием взялось за девушку и уже скоро увлекло ее в любовную опасную игру, к которой привыкло. Люди — слишком хрупкий инструмент, но тем не менее, невероятно чувствительный, чтобы не пользоваться их страстями.
— Я не..! — только и смогла воскликнуть Анна перед тем, как со стоном проглотить оставшуюся часть фразы. Она не желала смерти Верона, только не это.
Прошедшая ночь, все воспоминания о которой сознание тщательно прятало в дальний уголок памяти, дабы уберечь девушку от срыва, изменила ее. В очередной вывернула наизнанку и мир, и представления о нем, и желания самой Учинни. Смертельное зелье, которым пропитывал ее Король, как люди пропитывают ромом бисквит для придания торту изысканного и необычного вкуса, все больше проникало в Анну. Прорастало в ней черными спорами грибницы — от вышивки на руке до узора над сердцем, и девушка забывала обо всем остальном мире, отдаваясь желаниям гостя с той стороны и отдавая ему свои чувства. Анна все больше походила на почти инструмент, который настраивали грубыми пальцами неумелого музыканта, с риском сломать или порвать струны, однако каким-то чудом не сломали.
— Сколько смысла в одной частице невысказанной мысли…
Темная, тягучая, густая, как застывающая смола, тьма, потекла в рот девушки, мешая той говорить. Король покидал пределы костюма, сливаясь с туманом, завораживая опиумными остатками бреда. И каждый его поцелуй не душил, а возносил над сидением медленно едущей кареты, позволяя парить. Еще немного, и они вылетели в окно, как будто дымки умерших душ, чтобы под колокольный звон слиться с небом и отдаленным пением птиц. Слышался звон. Церковный, размеренный звон… Песня погребения и возрождения…
А в темноте монстр любовно обвил трепыхающееся тело Анны, в который раз за ночь проникая в нее змеями ночи.