Черный козерог

Бессонная ночь была колоритной. Приезд первого белого привлек все небольшое население деревушки, словно бабочек к горищей лампе. В особенности женщин, проявлявших обычное для своего пола любопытство.

Одна из них, сильно возбужденная, расположилась у меня в ногах. У меня было такое чувство, что я Соломон, принимающий царицу Савскую… Я набил и раскурил свою трубку, не прекращая беседу с Киленеледже. Мы разговаривали через Роту, не менее меня заинтересовавшегося разговором.

Байейо не только называли себя хозяевами болот и ближайших лесов, они еще считали себя более древними жителями этой области, чем батавана, вассалами которых формально были.

— Вассалы на расстоянии… — настаивал старик. — Мы их не боимся! Мы были здесь до них! А до нас здесь жили только макалахари и бушмены.

Он дал этим макалахари презрительную приставку «ма», потому что те жили в тесной близости с желтокожими. В глазах банту они опустились. Бакалахари царька Монсиуа Лесуапе, на юго-западе Калахари, остались «ба», так как они сдержаннее в отношениях с. бушменами.

Я задал сидящей около меня женщине вопрос о стадах скота, мычание которого порой нарушало ночное спокойствие:

— Вы продаете скот?

— Да. Время от времени, в Иквохе. Мы гоним его по протокам, по которым ты прошел на лодке.

Затем она рассказала, что животных ведут вплавь полтора дня. Стадо окружают пирогами, чтобы защитить от крокодилов. Люди бьют по воде шестами и громко кричат, чтобы отпугнуть их. А животные, цепляясь друг за друга рогами, порывисто дышат; их колеблющаяся масса борется с потоком, и вода под ними кипит.

По ночам опасность удваивается. Тогда зажигают факелы. Красноватые отблески ложатся на папирус. Людям страшно, и они поют, пока не достигнут Иквохе, где их ожидают торговцы.

Киленеледже расхваливал мне «крупную рыбу», которую ловят здесь в большом количестве, если… смыслят и этом дело:

— Рыба идет на большой скорости, придерживаясь одной и той же линии, и ты видишь, как кипит пода. И она пожирает всех менее крупных рыб. У них ужасные челюсти.

Я видел эту рыбу в Шакаве. Это были «тигровые рыбы» (hydrocion lineatus) с выступающими из пасти зубами. Аборигены слишком лакомы до них и часто во время еды прокалывали себе костью небо и затем просили нас помочь им.

Мамбукуши лесов Калахари

Излучину Вонги окружают неглубокие, по обширные болота. В сорока километрах от Токаи Бонга разделяется на два пересыхающих, направленных к Квандо рукава. Южный, основной, рукав называют Маквегана (или Селинди). Мы пошли на северо-северо-восток, по северному рукаву.

Одну за другой мы прошли полдюжины деревень байейе. Население выращивало сорго, кукурузу, сахарный тростник. Если бы они посеяли рис, они бы были удачливей!

После Гунутсюа крупный рогатый скот исчез: дорога подошла к лесам, где царствовала муха цеце. Это делало невозможным разведение скота, кроме коз, которые, так же как и антилопы, нечувствительны к укусам мух. Ослы также их не боятся.

Первый укус, болезненный не более чем укол осторожно вводимой в тело булавки, я получил под удивительно стройным тридцатиметровым баобабом, который в восхищении разглядывал. Я смазал лицо, руки и ноги отпугивающей цеце жидкостью. Всякий раз, когда я забывал об этой предосторожности, муха не упускала случая! Я получил семь укусов, но в этот период цеце не очень опасна.

Сравнительная близость грунтовых вод ограничивает здесь глубину колодцев четырьмя-пятью метрами. Это же благоприятствует произрастанию великолепных деревьев: розовых мосаори, могучих мошеше и тех самых мокуа (цветы у них величиной с маргаритку), из стволов которых делают пироги-мокурро.

В фауне обильно представлены буйволы, слоны, жирафы. Мне попалось на глаза родное животное — ратель из семейства куньих. На лапах у рателя огромные когти, помогающие ему взбираться на деревья, чтобы лакомиться медом диких пчел.

Потом долгое время деревень не было. Мы ехали рысцой в лесном безлюдье. Во главе отряда пришпоривал ослика бушмен Ямбо. Мы уверенно следовали за ним, не сомневаясь, что какое-то предчувствие заставляет его спешить. И действительно: вскоре разразилась гроза. Хижины появились, когда мы уже насквозь промокли.

Ямбо завел лас в одну из них. Капли дождя, словно из пулемета обстреливавшие соломенную крышу, низвергали на нас клопов и клещей. От влажности дым сигарет, которыми я угостил присутствующих, застаивался. Стало душно.

— Роту, спроси у него, где мы, — прошептал я в темноту.

— В первой мамбукушской деревне.

Я ждал с нетерпением, чтобы небо вновь закрыло свои шлюзы. Выйдя из хижины, увидел костер из шипящих поленьев, слабо освещающий прекрасно физически развитых мужчин и женщин, почти нагих. Девочки жались к матерям. При звуках наших голосов мальчики спустились гуськом но грубо сколоченной лестнице из расположенного на дереве шалаша — их воздушной спальни.