Черный крест

— Ну, что, мужик,— хвалю тебя. Теперь (бо­лее тихо) нам бы поговорить о кое-каких дета­лях твоей дальнейшей карьеры, а? Ну, уничто­жение полное всех твоих двух уголовных дел — как не было; возвращение в училище, после того как все узнают, что с тобой стряслось. Мне нужно поговорить с тобой, но не при всех, по­нимаешь? Поведешь меня прогуляться?

— Да, конечно,— отвечаю я, тут есть неда­леко одно живописное поле!

Вокруг радостные и улыбающиеся лица на­ших солдат Ткаченко их подбадривает:

— Ничего, соколики, я скоро вам всем вы­бью отпуск в Москву!

И настороженное лицо Михаила.

Но мы отправляемся.

14. Постепенно вижу, как Ткаченко под разны­ми предлогами начинает отставать — то ему надо закурить, а зажигалка долго не зажигает­ся, то у него ботинок развязался. В общем, впереди иду я, а позади он.

— Вот это поле! — говорю я. А про себя думаю: «Минное».

Слышу, конечно, как Ткаченко взводит курок:

— Извини, парень, ничего по делу, только личное.

Дуло его пистолета смотрит мне прямо в лицо. Ах. А у меня в кобуре все тот же «Стечкин» с дву­мя заряженными холостыми патронами.

Видно сразу, что Ткаченко «на эмоциях». Для командира такое плохо.

— Зачем, скажи, зачем ты с ней так посту­пил?

Я лишь киваю головой, ничего не говоря. Да он чуть ли не плачет!

— Я не хотел ей такой судьбы — не хотел. Я все видел по-другому. Но вот теперь она по­гибла — и из-за тебя!!! Так ты мне за это отве­тишь.

Я смотрю грустно в землю, переминаясь с ноги на ногу, постепенно начиная замечать, что Ткаченко не водит за мной пистолет, когда я так «передвигаюсь», а, держа руку с пистолетом неподвижно, перемещается вместе с ней вслед за мной. Так их учили целиться в КГБ?

— Ну, извращенец, как она тебе, гад?

— Отсасывала она отлично! — лгу я, пыта­ясь его вывести из равновесия еще больше.

(лядишь, начнет ошибаться.

Я, делая вид, что переминаюсь с ноги на ногу, движусь вправо. Ткаченко, нацелив на меня пистолет, движется влево (по отношению к себе). Ребята наспех минировали в-этом месте, и я вижу бугорок слева от Ткаченко, если смотреть у него из-за спины. Делаю шаг впра­во. Он за мной. Он плачет:

— Ее разорвало в клочья миной, которая упала ей прямо под ноги. Она не успела сдать свою ДНК и поэтому, чтобы ее опознать, мне прислали все, что от нее осталось,— голову! В холодильнике! Ты представляешь себе, что это — увидеть голову своей внучки в морозиль­ном контейнере!

Я делаю еще один маленький шажок впра­во. Ткаченко — влево. Бугорок совсем рядом... но тут появляется Миша. Он прибежал с авто­матом аккурат в тот момент, когда взорвался Ткаченко. Ткаченко наступил на противопехот­ную мину, которая была рассчитана не на то, чтобы лишить человека ноги, но на то, чтобы его разнести в клочья!

Несколько осколков попало Михаилу в грудь, и он упал. Слишком уж близко он ока­зался в тот момент к взрыву.

15. Есть такие минуты, когда ты точно знаешь, что кто-то умрет. То есть ты зовешь медика, бе­гаешь, суетишься, но в глубине души своей понимаешь, что все это напрасно. Знал это и Михаил, я ору в рацию, что у нас раненый и убитый, что нужна помощь.

— Ты только родителям не говори, как я глу­по погиб, ладно? Сходи к ним, навести, скажи, что погиб как герой — выдумай что-нибудь! Когда он тебя все словами выманивал наружу, я понял — дело нечисто, решил последить за тобой.

— Нет уж, Михайло, я тебя отсюда вытащу, не беспокойся.— Последние мои слова ка- веркает спазм плача и соплей: ааааааа- аааааааааа!

— Нет. Слишком поздно.

Глаза Михаила становятся стеклянными, и

я чувствую, как из него выходит жизнь.

\

16. На связи Мирошниченко. Докладываю, что крест уничтожен, что Пашкевич погиб, Тка­ченко погиб, Лукин погиб...

— Кто, извините, кто?

Я прошу, чтобы нас эвакуировали.

— Ну да, конечно.

Чем-то все-таки этот Мирошниченко чрез­вычайно доволен.

17. А в Москве я был уже вечером. Со мной свя­зались по рации и сказали, чтобы в пятнадцать часов следующего дня я был в Кремле на докла­де у Первого Зама Главного. Но что я точно знаю, так это то, что не пойду ни на какой хренов доклад. Меня, конечно, разжалуют, выгонят за это из училища. Ну и пусть! Я так устал от их кровопроли­тия — кто бы знал! Да и вообще я просто устал.

18. С утра, надев форму, иду по адресам ре­бят-москвичей, которые воевали со мной вме­сте и погибли. Решил посетить Комиссаровых, Панковых (у Панкова, правда, только мать), Прокофьевых, Аратюнянов...

Но сначала — к Лукиным.

19. Дверь открыла симпатичная девушка лет двадцати. Аня. Старшая сестра Михаила. Мы поговорили, родителей нет.

Мне неловко, но после у меня в горле ко­мок:

-г- Миша погиб! Похоронка, наверное, при­дет только завтра.— И, чуть не плача: — Мне очень жаль!

По другим адресам я не пошел. Никогда.

20. Она меня чем-то задела. И я еще не раз возвращался к ней в дом. Но с тех пор, как ее увидел, пил по три таблетки «антисекса» в сутки.