Черный лебедь

Эмилиано быстро унял разошедшихся брата и сестру, продемонстрировав богатый опыт в подобного рода делах.

Эстер подошла к туалетному столику и вынула из шкатулки колье, которое муж несколько дней назад подарил ей в честь рождения Лолы. Но тут в глазах ее появилось недоумение, и она принялась лихорадочно перебирать украшения.

— Боже мой! — воскликнула она. — Бриллиант исчез.

Она обернулась и увидела Валли, которая вместе с братом была уже у двери.

— Это ты взяла? — спросила Эстер, смерив дочь холодным взглядом.

Золотое кольцо с крупным чистым алмазом стоило около полумиллиона. Его подарил ей Эдисон, когда родился Эмилиано.

— Я? Нет, — заявила девочка с презрительным видом. — Мне нравится смотреть на твои драгоценности, но я и не думала уносить их с собой, — добавила она обиженным тоном.

Эстер посмотрела на Эмилиано, ожидая с его стороны помощи, но он пожал плечами с равнодушным видом.

— Это он, — сказала наконец Валли, ткнув пальцем в Джанни.

Мальчик с вызывающим видом посмотрел сначала на сестру, потом на мать.

— Верни кольцо! — приказала Эстер малышу.

— Зачем? — набычившись, спросил он.

— Затем, что нельзя брать то, что тебе не принадлежит, — сухо объяснила мать.

— А мне никто ничего не дарит, — запротестовал Джанни, однако украшение из кармана коротких штанишек вытащил.

Эстер забрала кольцо и грозно посмотрела на сына.

— Чтобы этого больше никогда не повторялось, — строго сказала она. — В следующий раз, когда тебе что-то хочется, ты должен попросить, а не брать украдкой.

— Если бы я у тебя его попросил, ты бы мне все равно не дала, — рассудил малыш.

— Конечно, нет. И поэтому сегодня вечером ты наказан. В постель без ужина.

— А мне наплевать. Тем более что я уже поел, — бравируя, ответил он.

Эстер с досадой подумала о решении Эдисона рассчитать француженку. Мадемуазель Ювет была единственной, кто мог справиться с Джанни и Валли. Только Эмилиано никогда не создавал ей проблем.

Эстер казалось, что характеры ее детей уже сформировались. Эмилиано был рассеян, погружен в свои мечты, словно спал с открытыми глазами, и совершенно лишен практичности. Валли, ревнивая до болезненности, была готова на все ради ласки или просто доброго взгляда. Она была некрасива, и это усложнит ее будущую жизнь. Ей придется все время искать подтверждения своей привлекательности и женственности. А Джанни одолевала страсть накопительства. Он воровал всякие мелкие вещицы, прятал их в своей комнате, а потом в одиночестве наслаждался ими.

У всех троих был на лбу особый знак, отметка, присущая членам семьи Монтальдо.

А что будет с маленькой Лолой? Какое будущее ждет ее? А она, Эстер, со своим больным сердцем, увидит ли она своих детей взрослыми?

Но вместо того чтобы загрустить при мысли о смерти, она почувствовала облегчение. Эстер знала, что все ее оставшиеся дни будут отравлены угрызениями совести из-за супружеской неверности, из-за того, что она вступила в плотскую связь со служителем бога, и не видела для себя ничего хорошего в будущем. И все же, несмотря ни на что, она продолжала любить Себастьяно. Тем более угнетало ее то, что это чувство, которое позволяло ей ощущать себя женщиной, она должна была прятать как постыдное.

Эстер спустилась в желтую гостиную, где ее уже поджидал муж, единственную из трех гостиных первого этажа, которой в доме пользовались, — она была самая красивая и уютная.

Кроме Эдисона, в гостиной была его сестра Полиссена, чувствовалось, что приход Эстер прервал их бурный разговор. Глаза Полиссены блестели от слез, а лицо Эдисона казалось нервным и озабоченным.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, вставая с дивана и делая шаг навстречу жене.

— Если судить по вашим лицам, то, наверное, лучше вас обоих, — улыбаясь, ответила Эстер.

Полиссена резко встала, толкнув коленом палисандровый столик, вытерла слезы и поспешно вышла из комнаты.

Эстер вопросительно взглянула на мужа.

— Муссолини объявил войну Франции и Англии, — пояснил он. — А сестра плачет, потому что ей не пишет ее возлюбленный.

— Я не знала, что у Полиссены есть возлюбленный, — сказала Эстер, придавая более важное значение любовной истории золовки, а не известию об объявлении войны.

— Возможно, он и сам об этом не знает. Такова моя сумасшедшая сестра, — проворчал муж.

Эстер села на маленький диван у окна. Матовая бледность была ей к лицу. От нее она казалась еще более хрупкой, чем обычно. Эдисон наполнил бокал портвейном и предложил ей.

— Выпей, тебе полезно, — заботливо сказал он.

Эстер пригубила вино. Оно было хорошим и приятно согревало ее.

— Что сделал Муссолини? — спросила она равнодушно, просто чтобы продолжить не очень-то важный для нее разговор.

— Он объявил войну, — повторил муж. — Он полез вслед за Гитлером в эту авантюру, чтобы не упустить свой кусок пирога.

— Италия вступила в войну, и никто об этом не знает? — удивилась она.

— Объявление войны неминуемо, — ответил Эдисон. — Но я узнал это окольным путем.

Эстер хотела возразить, что сейчас все делается окольными путями: и в семье, и в стране, и в международной политике, — но лишь зябко передернула плечами и промолчала.