Черный Леопард, Рыжий Волк

– На тебе нет ничего, кроме белого. По кому у тебя траур? – произнес он. Заметил, что я разглядываю его жену. – Она хороша для чекса-секса, но, боги сущие, не умеет готовить. Говна не сварит. Я уж и не знаю, смогу ли хоть чем-то из этого угостить тебя. Слишком уж долго это готовить, скажу тебе. Слышишь меня, женщина, нельзя готовить слишком долго! Мигни три раза, и перченый послед готов. Хочешь кусочек, дружок? Он только-только вышел из женщины с Буджу-Буджу. Ее не заботило, что она предков с ума сведет оттого, что не погребла его.

– Послед вышел вместе с ребенком? – спросил я.

Мужичок насупился, потом заулыбался:

– Чужестранцы, они приходят к врачу с кучей шуток. Не так ли, жена?

Жена посмотрела на него, потом на меня, но ничего не сказала. Мальчик отрезал ножом кусок последа и отправил его в рот.

– Так ты, значит, тут, – выговорил мужичок.

– «Ты» – это кто? Ты двоих своих послал встречать меня.

– Они всех встречают. А раз уж ты стоял там, так они…

– В жмурики подались.

Я убрал топорики и вытащил ножи. Семейство продолжало есть, старательно делая вид, будто я ушел, но то и дело поглядывали в мою сторону, особенно женщина.

– Ты младенцами торгуешь?

– Я на многое сделки заключаю – и всегда с душой честного человека.

– Душа честного человека, видать, и довела тебя до Малангики.

– Чего тебе надо?

– Ты когда снова в своей шкуре окажешься?

– Ты все так же болтаешь одни только глупости.

– Я ищу кое-кого, кто на Малангике дела делает.

– На Малангике все дела делают.

– Только то, что он покупает, очень немногие из вас продают.

– Так ступай и проверь этих немногих.

– Уже. Четверых до тебя, к одному после тебя наведаюсь. Пока мертвяков четверо.

Старичок примолк, но лишь на мгновение. Женщина с ребенком продолжали есть. Лицо его было обращено к жене, но глазами он следил за мной.

– Не на глазах моих жены с сыном, – произнес он.

– Жены с сыном? Это жена, а это сын?

– Да, не надо…

Я метнул оба ножа: один попал женщине в шею, другой воткнулся мальчику в висок. Оба задрожали и затряслись, а потом упали головами на стол. Старичок закричал. Вскочил, подбежал к мальчику и обхватил его голову. Цветок на той голове увял, и что-то черное, густое медленно потекло у парня изо рта. Старичок завыл, заорал, зарычал вовсю.

– Я ищу того, кто на Малангике дела делает.

– О боги, гляньте!

«Теперь ты детей убиваешь», – произнес знакомый мне голос.

– То, что он покупает, продаешь, как известно, ты, – сказал я старичку.

«Sakut vuwong fa’at ba», – ответил я на прозвучавшее в мыслях.

– О боги, горе мне! Горе мне! – кричал старичок.

– Торгаш, когда б хоть какой-то бог глянул, что бы сказал он про тебя и твою гадостную семью?

«Были голоса, ты слышал, как они говорят: мы были гадостной семьей», – нашептал знакомый мне голос.

– Они были единственными для меня. Единственными были!

– Их белая наука сотворила. Обоих. Вырастишь еще одного. Или двух. Может, у тебя даже в следующий раз получится пара, умеющая говорить. Как райский попугай.

– Я призову людей с черным сердцем. Велю им поймать и убить тебя!

– Mun be kini wuyi a lo bwa[60], старик. Я принес слезы горя в дом смерти. Знаешь, чего мне хочется?

Я подошел поближе. Лицо женщины вблизи выглядело грубее, как и мальчишечье. Не гладкое, а испещренное морщинками и рубцами, как перекрученная лоза.

– Ни она, ни он не из плоти, – сказал я.

– Они были единственными у меня.

Я вытащил топорик.

– Ты говоришь так, будто жалеешь, что не с ними вместе. Мне устроить, чтоб вы вместе оказались? Прямо…

– Стой, – произнес он.

Он плакался богам. Возможно, он и на самом деле любил эту женщину. Этого мальчика. Но не настолько, чтобы воссоединиться с ними.

– Не всякий человек так красив на лицо, как ты. Не всякому дано найти любовь и преданность. Не каждый человек может сказать, что боги благословили его. Есть люди, кого даже боги считают уродами, кому даже боги говорят: оставь надежду для всего рода своего. Она улыбалась мне! Мальчик улыбался мне! Как смеешь ты судить человека за отказ умереть от одиночества. Боги небесные, судите этого человека. Судите содеянное им.

– Нет никаких небес. Можешь покликать богов под землей, – сказал я.

Он заключил сына в объятья и держал, утешая, будто мальчик плакал.

– Бедный торгаш, говоришь, ты так и не дождался поцелуя красивой женщины.

Он взглянул на меня: глаза полны слез, губы трясутся, все в нем говорит о горе.