Черный Леопард, Рыжий Волк

– Не потому ль ты не переставал убивать их? – сказал я. Горе ушло с его лица, мужичок вернулся на свое место. – И мужчин тоже? Ты выслеживал их. Нет, крови на твоих руках нет. Слишком ты труслив, чтоб самому носить домой собственную добычу, значит, ты других посылал. Те доводили людей до бесчувствия зельем, потому как тебе жертвы нужны были целенькими, чтоб никакого яда в них не было, потому как от яда сердце пятнами исходит. Потом одних ты убивал и продавал их тайным поборникам всяких магий и белой науки. Других ты живыми держал, потому как нога живого мужчины или печень живой женщины на рынке стоят впятеро больше. Может, даже вдесятеро. А как насчет младенца, которого ты только что сторговал молодой ведьме?

– Чего ты хочешь?

– Я ищу человека, что приходит к тебе за сердцами. Сердцами женщин. Ты иногда подсовываешь ему сердца мужчин, думая, что он никогда не узнает. Он знает.

– Какое у тебя с ним дело?

– Не твоего ума дело.

– Я торгую золотым песком, изделиями мастеров речных земель и фруктами с севера. Ничем таким я не торгую.

– Верю тебе. Ты на Малангике живешь потому, что тут тебе плата за жилье подходит. Сколько она составляет: одно сердце каждые девять дней или два?

– Ступай, и пусть десять демонов поимеют тебя.

– На Малангике каждая живая душа на мой зад зарится.

Он вновь уселся во главе стола.

– Оставь меня. Дай похоронить моих жену и ребенка.

– В земле? Разве ты не намерен их посеять? – Я стоял рядом с ним. – Ты знаешь того, о ком я говорю. Тебе известно, что он не человек. Кожа белая, как каолиновая глина, так же, как и плащ его с черной каймой. Ты разок его видел и подумал еще: «Вот те на! У него плащ, как из перьев». Ты подумал, что он красавец. Все они красавцы. Скажи мне, где он обитает.

– Говорю тебе – катись отсю…

Я прижал его руку своей и отрубил ему палец. Он заорал. Слезы ручьями полились у него по щекам. Я взял его за глотку:

– Пойми кое-что, мужичок. Внутри у тебя страх сидит, я знаю. И ты должен бояться птицы-молнии. Он зверюга великих страданий и явится за твоим сердцем, а не то обратит тебя в такое, что ты вовеки покоя знать не будешь.

Я встал и его поднял так, что его глаза оказались почти вровень с моими.

– Только знай вот что. Я стану обрубать тебе пальцы, руки, ноги по кусочку, пока ты не останешься вовсе без пальцев, рук и ног. Потом я взрежу кожу тебе вокруг макушки и сдеру с тебя скальп. Потом я тебе член ленточками порежу так, что он станет похож на юбку из травы. Я пойду вон туда, возьму факел и каждую ранку тебе прижгу, чтобы ты живым был. Потом я подожгу твоих дерево-сына и лозу-жену, чтоб ты никогда уже не смог вырастить их вновь. И то будет всего лишь началом. Ты понимаешь, мужичок? Не сыграть ли нам в другую игру?

– Я… я никогда не трогаю живое, никогда не дотрагиваюсь до них, никогда, никогда, только до только что умерших, – сказал он. Я схватил его руку, истекающую кровью из обрубка пальца. – Дорога слепых шакалов! – заорал он. – Дорога слепых шакалов. До того места, где все тоннели обрушились и где в камнях всякие твари живут. На запад отсюда.

– Какие-нибудь колдовские штуки по дороге, вроде той ямы, в какую ты хотел, чтоб я угодил?

– Нет.

– Один колдун говорил мне, что нет человека, кому был бы нужен правый средний палец.

– Нет! – заорал он и так же продолжал выкрикивать слова во всю глотку. – Нет никакого колдовства на дороге, ни одного моего. Зачем оно ему? Ни один человек не ходит той дорогой, если только не собрался с жизнью расстаться. Даже ведьма ни одна не пойдет, даже призрак собаки не пробежит. Даже память там не живет.

– Значит, там я его и отыщу и…

Пока я стоял в этой комнате и в покоях за дверью (а я достаточно долго там пробыл), то успел запомнить все запахи. Но когда уходить повернулся, новый запах долетел до меня. Как всегда, я не знал, что он такое, только то, что он не из остальных. Аромат, душок живого. Я бросил руку торговца и подошел к стене слева, отбрасывая бутылки с оплывшими свечками в горлышке. Торгаш уверял, что ничего, кроме стены, там нет, и я, обернувшись, увидел, как собирает он в ладонь свои пальцы. У стены запах стал сильнее. Моча, но свежая: совсем недавно поссал кто-то. В ней я различал запахи коварных ископаемых, слабых ядов. Я зашептал в стену.

– Нет там ничего, кроме земли, из какой это жилье вырезано. Ничего там нет, говорю же.

Пламя заискрило по верху стены и разошлось по обоим краям, спустилось по бокам вниз, соединилось в самом внизу, образовав горящий прямоугольник, что исчез, открывая проход в комнату. Комнату такую же большую, как и та, в какой мы находились, с пятью висящими по стенам лампами. На полу четыре циновки. На циновках четыре тела: одно без рук и ног, одно, вспоротое от шеи до паха, с торчащими наружу ребрами, одно целое тело, но недвижимое, и еще одно, мужское, с закрытыми глазами, связанное веревками по рукам и ногам, с нарисованным на груди каолиновой глиной знаком креста. Малец пописал ему на живот и на грудь.

– Это больные. Попробуй найди знахарку на Малангике, попробуй.

– Ты выращиваешь их.

– Неправда! Я…