Черный Леопард, Рыжий Волк

Четыре топора, десять факелов, два ножа, один кнут, пять копий и кучка камней. Скажу правду: эти люди, бросившие охоту ради полеводства, были глупцами, забыв – эта земля по-прежнему полна жестоких тварей. Мужчины, что принесли оружие, бросили его у наших ног, а потом разбрелись по своим хижинам, как безумные муравьи. Меня такое не удивило: все люди трусы, а люди, что в кучи сгрудились, лишь добавляют страху перед страхом страха. Тьма поглотила небо, крокодил съел половину луны. Мы спрятались у ограды возле северной оконечности селения. Аеси низко сгорбился, в руках он держал палку, какой раньше я у него не видел, глаза его были закрыты.

– Как думаешь, он духов вызывает? – спросил Найка.

– Говори громче, вампир. Не думаю, что он тебя слышит.

– Вампир? Твои слова такие грубые. Я не похож на того, за кем мы охотимся.

– У тебя колдуны есть, кто охотится за тебя. Давай не будем опять спор затевать.

– Ночь была бы признательна, если бы вы оба умолкли, – произнес Аеси.

Но Найке хотелось поговорить. Это у него всегдашнее: только дай бесконечно потрепаться. Трепался он, чтобы скрыть за потоком слов то, что он тогда же замышлял.

– Сегодня я ни одного человека не убил, – сказал я.

– Ты много раз говорил за те много лет, что я тебя знаю: «Я охотник, а не убийца».

– Если б не Сасабонсам, я б всех мужиков тут поубивал за такую слабость и слюнтяйство.

– Осторожней, Следопыт, – предостерег Найка. – Рядом с тобой вампир, и… кем бы этот Аеси ни был, а из тебя все равно злопыхательством так и полыхает. Даже если ты и впрямь шутишь, то в прежние времена у тебя смешнее получалось.

– Когда это? До или после того, как ты меня предал?

– Этого нет в моей памяти.

– Память у тебя знатная. Ни разу про мой глаз не спросил.

– И это из-за меня?

Я пристально глянул на него, но отвел взгляд, осознав, что, всматриваясь в него, заставляю себя лишь вглядываться в самого себя. И рассказал ему, откуда у меня волчий глаз.

– А я думал, что кто-то дал тебе в глаз, и он таким и остался, – сказал Найка. – Но вижу, что я и в этом виноват.

Он отвернулся. Я не мог ничего сообразить, что делать с раскаянием Найки, кроме как дать ему этим раскаянием по морде. Как же жалел я, что нет у меня кулаков Уныл-О́го, чтоб снести ему башку начисто! Об О́го я уже много долгих лун не вспоминал. Найка вновь рот раскрыл, да Аеси закрыл его.

– Слушайте, – шепнул он.

Тьму прорезали звуки: вот шаркнуло, вот запрыгало, побежало, через ограду перевалило, треща ветками. И на нас пошло. Никакого хлопанья никакими крыльями. Никакого хиханья-хаханья или шипения ребенка, не сумевшего не выдать себя. Один тараном врезал мне в грудь и сбил с ног. Потом еще один. Упершись мне в грудь коленом, глянул вверх, быстро втянул носом воздух и повернулся посмотреть на остальных, что устроили кучу-малу с Найкой и Аеси, вскрикивая, похрюкивая, повизгивая и цапаясь. Люди-молнии, мужчины и женщины. Я со счету сбился: и однорукие, и одноногие, и безногие, и такие, что вовсе без туловища ниже пояса. Все они набрасывались на Найку. Пара покрупнее, оба мужчины, пинками убрали Аеси с дороги. Найка вопил. Люди-молнии, мужчины и женщины, искали Ипундулу и прибегали к нему: он был их единственным желанием и целью, их тоска по нему была вечной. Я видел, как бежали они к своему владыке, безрассудные и голодные, но никогда не видел, что происходило, когда они наконец-то находили его.

– Они жрут меня! – вскричал Найка.

Он захлопал крыльями и выпустил молнию, какая сразила нескольких из них, но они всосали молнию, подкормились ею и сделались еще безумнее. Я вытащил оба топорика. Аеси знай себе виски сжимал да потирал их руками, но ничего не происходило. Люди-молнии муравейным холмиком выросли на Найке. Я сделал несколько шагов назад, разбежался, прыгнул, заскочил на спину одного и дождем осыпал его спину ударами. Левой, правой, левой, правой, левой. Пнул одного ногой и снес ему топориком полчерепа. Одна женщина-молния обвила рукой шею Найки, и я рубал ее по плечу, пока рука не отлетела. Они не хотели отпускать, а я не собирался останавливаться.