Черный мел

Он подошел к столу, чтобы посмотреть свои дела на вечер, и заметил: красная папка лежит не на месте. Она лежала отдельно от всего остального, здесь он оставил бы ее, если должен был бы доделать уроки. Но он все сделал, в папке лежали три просроченные работы для профессора Джекса, их надо было представить к завтрашнему дню. Джолион открыл папку и увидел — внутри пусто. Его затрясло от ужаса. Три эссе, целых три дня напряженной работы. Он точно помнил: положил их в папку, ведь не приснилось же, что он работал как каторжный три дня подряд!

Он посмотрел на часы над столом. Почти три часа ночи. Он вышел и запер дверь… или нет? Покидая комнату, он заметил носок и запер дверь на ключ. А вдруг ему только кажется? Может, он запомнил только, как снова и снова для яркости выводит на пухлом носке цифру четыре? Он сел за стол. Его мутило. Он щипал свою переносицу.

Марк, Марк, Марк!

Глаза Джолиона наполнились слезами. Он провел ладонью по лицу, а пальцы вытер о столешницу, выдвинул верхний ящик и достал оттуда бумагу и ручку. Интересно, сколько он запомнил из написанного? Последнее время его мозги работают уже не так хорошо. Совсем не так хорошо, как раньше.

Он снова посмотрел на часы. До полудня осталось девять часов, по три часа на каждое эссе.

А потом он убьет Марка. Завтра он найдет его и убьет. Надо будет придумать какой-нибудь мнемоник — не забыть убить Марка.

LI.Я вспоминаю дела из вечернего распорядка, когда чувствую такой же легкий поцелуй в лоб, как вчера. Дэ садится на одеяло, скрестив ноги, ее шорты мягко скользят по бедрам. Как прошел день, Джолион? — спрашивает она. Расскажи мне, чем ты занимался.

Повсюду в парке валяются загорающие, я верчу головой во все стороны, ищу напоминания.

В чем дело? — спрашивает Дэ.

У меня в голове как будто пчела, убитая дымом. Не знаю, говорю я. Наверное, работал. Мне о стольком нужно написать, я точно не помню.

Тогда расскажи, как ты прогулялся в обед, просит Дэ. Куда ты ходил?

Я задумываюсь. Куда я повернул, выйдя из подъезда, — налево или направо? Не помню. Все мои прогулки сливаются в одну. Как обычно, отвечаю я, рассеянно вырывая из земли пучки травы.

Дэ вздыхает, наклоняется вперед и хватает меня за запястье. Рука у нее холодная, как камень, и трава проскальзывает между моих пальцев. Ах, Джолион, говорит Дэ, в самом деле твоя голова как решето. Она нежно похлопывает меня по запястью и выпускает. Ладно, не волнуйся, давай поговорим о чем-нибудь другом. Хочешь обсудить свой рассказ?

Да, киваю я. Мне хочется положить голову на колени Дэ.Да, я снова киваю.

Говорит почти одна Дэ, она, кажется, помнит написанное мной намного лучше, чем я сам. Но хотя бы я могу время от времени подавать реплики. Я уже прошел начальный этап разговорной подготовки. Когда беседа приближается к концу, Дэ говорит: знаешь, Джолион, твоя история мне кое-что напоминает. Д. Г. Лоуренс однажды сказал: «Не верь художнику. Верь произведению».

А ты веришь моему произведению? — спрашиваю я.

Дэ отвечает: в нем нет ни одного ложного факта.

Значит, оно тебе нравится?

Как оно может мне нравиться? Тот год стал худшим в моей жизни. Дэ смотрит на меня, как будто я свернул куда-то совсем не туда. Потом пожимает плечами: нет, говорить так — значит, все упрощать. Наверное, все получилось как у Диккенса в «Повести о двух городах»: это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время…

Дэ умолкает. И тогда я вижу — она косится на свою книгу стихов, которая лежит рядом со мной на одеяле.

А сейчас давай поговорим о твоем творчестве, говорю я.

Она краснеет и закрывает лицо руками.

Мне нравится стихотворение, которое ты написала для меня, говорю я. Можно я прочту его вслух?

Конечно, говорит Дэ, это будет чудесно, Джолион.

Я заложил закладками еще два. Можно я прочту все три?

Дэ смущается. Ах, Джолион, в самом деле, тебе совсем не обязательно…

Я поднимаю руку, и она умолкает. Дэ, мы с тобой спасаем друг друга. Мне нравятся твои стихи, и я хочу прочесть их для тебя. Спасибо, Джолион, говорит Дэ, и ее глаза влажно поблескивают. Я открываю книгу и начинаю читать. Сначала стихотворение, посвященное мне, потом стихи, навеянные «Бледным огнем» Набокова, а потом — чудесное стихотворение под названием «Чистая грифельная доска». Мне кажется, в самый раз закончить этим стихотворением, его последними строками:

Мы стираем с доски, и на черной глади
Лишь белая пыль — следы наших слов.

Я осторожно закрываю книгу и говорю: Дэ, по-моему, твои стихи очень красивые.