Черный Новый год

– Я?! – искренне, но все же и с лукавством удивился отец. – Разве это я, сынок? Это все ты. Не помнишь, что ли? Ты ж посмотри на себя…

И только сейчас Дрюня заметил кровь на своих руках. На рубашке тоже были пятна, возможно – и на брюках, но на темной ткани трудно что-то разглядеть. Дрюня поднял с пола испачканный в крови небольшой топор, которым Стас и Сергей рубили дрова для мангала, стоявшего во дворе под навесом. Дрюне этот топор перестали доверять с тех пор, как он однажды поранил себе лезвием палец. Взвесив топор в руке, Дрюня вспомнил то, что происходило всего несколько минут назад.

Возвращаясь домой, он боялся, что где-то здесь та безголовая женщина, что явилась во двор, когда он сам шел за братом и Женей. Осторожно взяв под навесом топор – сейчас он будет аккуратен и постарается не пораниться, – Дрюня вошел в дом.

И увидел в гостиной безобразную сцену. Мама, Стас и эта безголовая сплелись в тошнотворный клубок. Казалось, вместе с ними в клубке извиваются огромные змеи. Вся эта масса шевелилась, как… как пальцы тех отрубленных рук, что недавно ощупывали его лицо.

Дрюня заорал от невыносимой душевной боли – от омерзения, гнева, ненависти – и начал рубить этот змеиный клубок топором.

Исступленно наносил удары, бил и кромсал, пока наконец не понял, что нет никакой безголовой, что она ему только мерещилась, что мама просто сидела на коленях у Стаса, лаская и целуя его, а Стас отвечал своими ласками и поцелуями. Эту пожилую парочку все еще влюбленных друг в друга людей иногда кружило в таких страстных водоворотах, когда нежность, как в юности, лилась через край.

А где-то на краю зрения стоял у стены отец, с улыбкой смотрел на это яростное священнодействие смерти, поглаживая рукой прижавшегося к нему Морфея.

– Почему я забыл? – пробормотал Дрюня, растерянно глядя на топор в своей руке.

Отец отобрал у него топор, положил на пол и с улыбкой произнес:

– Такое бывает, сынок, особенно если время пошло вспять. Мозги-то не сразу приспосабливаются к обратному ходу. Видишь, – он указал на часы на стене, – даже они никак не впишутся…

Секундная стрелка на циферблате дергалась в небольшом интервале, отсчитывая по нескольку секунд то вперед, то назад. Угрюмо взглянув на эту стрелку, Дрюня подумал, что батарейка в часах, наверное, села, отец же – хитрец! – не преминул этим воспользоваться в своих целях.

Морфей меж тем смотрел на Дрюню, продолжая скалить зубы. Эти зубы что-то мучительно напоминали ему. Ну конечно! Он понял. Оскаленные страшные зубы напоминали его собственные мысли в момент прояснения ума. Ясное четкое движение логики походило на оскаленную пасть, острыми зубами терзавшую поверженную плоть. Сейчас, когда ум снова прояснился, Дрюня осознал наконец, почему был так мерзок самому себе всякий раз после прояснения.

Когда Дрюня, призывая умершего отца, вдруг взрослел, отряхиваясь от морока глупости, он переставал любить своих родных. Маму. Стаса. Брата. Все эти дорогие сердцу милые люди становились ему неприятны. Воспоминания о них отзывались холодом. Таким же могильным холодом, какой сейчас источал отец.

Глядя в его веселое и холодное лицо, Дрюня словно заглядывал в бездну собственного пробудившегося разума.

– Возвращаться пора, – сказал тот, обнимая Дрюню за плечи правой рукой. – Тебе со мной надо. Там у нас много таких, которые заживо спустились. А то сидишь один в темноте, а тут хоть родная душа рядом… Здесь лучше не оставаться. Сейчас такое начнется, что живые позавидуют мертвым. Ты же призвал меня, сынок, вот я и пришел тебя спасти. А это, – отец кивнул в сторону трупов, – необходимо, это плата за твой проход. Чтобы живому войти к нам и поселиться, где захочется, надо платить. Если просто умираешь, тебя забрасывает не пойми куда, и лежишь там потом один, скорчившись, как эмбрион, ешь и пьешь свое одиночество, собственный ужас обгладываешь. Но когда цена уплачена, и ты еще не мертв, ты можешь быть с тем, с кем хочешь. Вместе. Вот как мы с тобой. За это платить надо, так уж заведено.

Дрюня молчал, пока отец увлекал его за собой – через кухню – в темный коридор, который вел вглубь дома. Морфею отец подал легкий знак левой рукой, и тот медленно двинулся за ними следом, напрягшийся, как перед прыжком, все продолжая скалить зубы и отрезая Дрюне путь к бегству.

Они вошли в коридор, но там не было привычных дверей в комнаты. И сам коридор стал другим: он расширялся, уходя в глубокую чернильную тьму, которая была не просто тьмой, а плотью ужаса, поднявшегося из неведомой пропасти. Однако Дрюня в том ужасе чувствовал нечто приятное, по крайней мере притягательное.

Продрогший от холода, он молча шел, увлекаемый мертвецом, обнимавшим его за плечи. Дрюня почти не чувствовал своего тела, которое растворялось во тьме, как в кислоте. Зато чувствовал свой разум, работавший ясно и точно, будто прочищенный и смазанный механизм. Чем холоднее становилось ему рядом с отцом, тем сильнее прояснялся разум.