Черный Новый год

Он пошел на кухню – там тренькал и бормотал планшет, Маринка опять смотрела какую-то чушь по «Ютьюбу», очередную бьюти-блогершу, это было даже хуже, чем дурацкие однообразные девчачьи аниме, которыми она увлекалась еще недавно. По-рыбьи приоткрыв маленький бледный рот, механически помешивая в тарелке с молоком давно размокшие кукурузные хлопья и одновременно другой рукой успевая раздирать и без того порванную на углу клеенку, некрасивая щекастая Маринка завороженно глядела, как девица образцово-инстаграмной наружности наводит марафет.

– Маринка, ты, что ли, игрушку кокнула?

Та, разумеется, не ответила. Валера заглянул в мусорное ведро под умывальником. Игрушку он опознал сразу: самая крупная из самых старых, здоровенный золотистый лимон, расколотый на несколько частей.

Как раз позавчера они всей семьей поставили елку. Сколько Валера себя помнил, елку всегда украшали заранее, за полмесяца до праздника, и это был целый ритуал: ель, большая, искусственная, позднесоветского производства, торжественно доставалась с антресолей, где в разобранном виде хранилась в коробке почти весь предшествующий год, и оттуда же с превеликой осторожностью доставалась другая коробка, с переложенными ватой елочными украшениями. Изрядная часть игрушек была очень старая, чуть ли не довоенного времени, из хрупчайшего звонкого стекла. Сталинский винтаж, напыщенные и простодушные семейные реликвии, изображавшие разные предметы: толстые кремлевские звезды, дирижабли с надписью «СССР», станции метро, животных, фрукты… Такие игрушки лежали в специальном гнезде из серой ваты и всегда все до последней вешались на елку. Были еще неубиваемые, из плотной фольги, абстрактные фонарики и шишки – игрушки раннеперестроечной эпохи, китайский елочный ширпотреб родом из девяностых или нулевых, и, наконец, наборы стильных, ярких, но безликих пластмассовых елочных шаров, надаренные родителям и сестре на корпоративах за последние несколько лет.

Развешивать старые игрушки было привилегией исключительно взрослых членов семьи. Да что там – детям к довоенным стеклянным украшениям вообще запрещалось прикасаться. Как Валера помнил, пока была жива бабушка, к винтажным елочным стекляшкам не подпускали даже Лену, старшую сестру.

Разница у Валеры с сестрой была чудовищная: восемнадцать лет. Они появились на свет буквально в разных тысячелетиях. Лена родилась случайно, по залету, когда родители были еще студентами. Валера же был поздним ребенком, спланированным, желанным, до которого родители, по выражению матери, «морально дозрели». Быть может, поэтому Валера получился, по жестокому, но меткому выражению кого-то из дальней родни, «более удачным»: складностью и поджаростью удался в материну родню, с отличием окончил школу, учился на дизайнера, увлекался прибыльным делом – 3D-моделированием. Лена же пошла в отцовскую породу: коротконогая, с длинным массивным туловищем и широким невыразительным лицом. Толком себя так ни в чем и не нашла, бросила на четвертом курсе институт, работала в мелких фирмах не пойми кем на убогой зарплате – то оператором ПК, то менеджером на микродолжности. И брак у нее не задался. Пока жили с мужем – «без конца собачились», как говорила Лена. В конце концов муж привел другую женщину, а ее просто выгнал вместе с ребенком. Маринке тогда было десять лет.

С тех пор Лена с дочерью вот уже три года жила у родителей. Скромный пирог трехкомнатной малометражки пришлось спешно делить на большее количество частей: от гостиной осталось одно название, мебель там расставили так, что получилось неуклюжее зонирование на две спальни – Ленину и Маринкину. Но елку все равно ставили в гостиной, прочие комнаты и кухня были совсем крохотными.

Племянницу Маринку Валера не любил. Пока сестра жила отдельно, Маринка была для Валеры просто приходящей в гости тихой девочкой, которая садилась в угол дивана и начинала методично расковыривать шов на мягком подлокотнике. Валера тогда ее почти и не замечал, разница в семь лет – не восемнадцать, конечно, но разговаривать ему со скучной «мелкой» было просто не о чем. Когда же Маринка перекочевала из разряда приходящей на часок-другой родни в категорию соседки по квартире, проявились некоторые особенности ее характера, доселе известные лишь понаслышке, по рассказам сестры.