Черный Новый год

Маринка портила вещи. Не случайно – намеренно. С катастрофическим одержимым постоянством. Все ручки у нее были изжеваны в хлам, карандаши изгрызены в щепы, пенал так истерзан, будто побывал в эпицентре взрыва. Когда Маринка была младше, от нее приходилось прятать ножницы и ножи, потому что она втихую резала мебель, шторы, обои, отрезала пальцы и волосы куклам и вспарывала мягкие игрушки, даже резала провода. После переезда первым делом обстригла всю бахрому у тюля в гостиной. Это было, по-видимому, какое-то отклонение. Сестра долго водила Маринку сперва по неврологам, потом по психологам, даже психиатрам, и все повторяла дома разные умные термины вроде «скрытая агрессия» и «невроз навязчивых состояний», затем специалисты и выписанные ими таблетки были заброшены, потому что проку от них не было никакого, и тогда Валерин отец – Маринкин дед – внучку пару раз по старинке крепко выпорол, и это, в отличие от психологов, даже помогло, но, увы, ненадолго. Валера к тому времени просто поставил на дверь своей комнаты замок. Потому что однажды, вернувшись домой, обнаружил, что его компьютерное кресло из кожзама сплошь истыкано металлической пилкой для ногтей – и этой же пилкой Маринка скребла по деревянной дверце шкафа, высунув язык от усердия и наблюдая, как завивается тугими пружинами тоненькая стружка… Валера за шиворот выволок тяжелую, раздражающе упитанную девочку из своей комнаты, едва сдерживаясь, чтобы не отвесить ей затрещину.

– Зачем ты это сделала?!

– Не знаю, – пробормотала Маринка, отводя глаза. Она всегда только так и отвечала.

– Сунешься еще в мою комнату – ногами тебя вышибу. Под жопу!

Квартира превратилась в территорию военных действий. Маринка партизанила – тихо пакостила – и ее шумно и со скандалами наказывали, потому что сестра в психологию больше не верила, а родители вовсе считали сеансы у психолога шарлатанством и выкачиванием денег. На некоторое время все стихало, затем начиналось по новой. Валера племянницу либо шпынял, либо подчеркнуто игнорировал. Он, с детства аккуратист, испытывал к Маринке неприязненную брезгливость напополам с опаской, будто в доме поселилось большое невоспитанное животное – нет, кто-то хуже животного.

– Я спрашиваю – ты игрушку грохнула? – повторил Валера скорее из принципа, ему, в общем, было плевать на старую безделушку, просто раздражало молчание в ответ. – Зачем хоть, можешь сказать?

Маринка все так же молча ткнула пальцем в экран, пролистывая рекламу. Другой рукой она продолжала расковыривать дырку в клеенке. К Валере даже не повернулась. Он слегка хлопнул ее по руке, терзавшей клеенку. Маринка сделала звук громче и снова потянулась к разодранной клеенке на углу.

И тут Валера не выдержал. Он вполне понимал, что это будет неэтично, непедагогично, недостойно, в конце концов, взрослого, двадцатилетнего уже, человека, но слова волной поднимались к горлу, будто тошнота, сдержаться было невозможно, и он выговорил, как выплюнул:

– Какая же ты бесполезная тупая уродина. Один вред от тебя! Зачем ты живешь-то вообще? Лучше бы никогда не родилась! Как будто без тебя в мире дерьма мало!

Сказал, взял совок и веник и пошел убирать оставшиеся осколки. Старыми игрушками родители, особенно мать, очень дорожили: должно быть, для нее эти стекляшки были памятью о ее матери – о бабушке, которая, как Валере помнилось, прямо-таки тряслась над этим барахлом, – и Валера понадеялся, что, если он тщательно подметет под елкой, пропажу стеклянного лимона, возможно, не заметят. И еще подумал: да, пора ему съезжать из родительского гнезда – теснотища, злополучное соседство с племянницей, частые скандалы – здешний быт жал уже нестерпимо, как обувь, из которой давно вырос.

И тут в комнату вошла Маринка. Что-то в ее неуклюжей фигуре было такое, от чего Валера, подметавший под елкой, мгновенно выпрямился. Маринка шагнула вперед, ее напряженные руки со сжатыми кулаками были выпрямлены вдоль тела и чуть приподняты, будто она с трудом несла два невидимых тяжелых ведра, до краев наполненных обидой и яростью.

– Я случайно, случайно!!! – пронзительно закричала она, вперившись в Валеру немигающим взглядом – глаза блестели, и светлые радужки были будто из стеклянного крошева. – Я случайно разбила эту дурацкую игрушку! Хотела ее на планшет сфоткать, задела, а она вдребезги! Конечно, мне никто не поверит! А я просто задела! Случайно! – Она шагнула еще и вдруг обеими руками дернула на себя пару старых елочных украшений – так резко, что елка чуть не упала, а стеклянные игрушки слетели с оставшихся на ветках креплений. Каждая игрушка грянулась на пол и разорвалась у ног Валеры с глухим хлопком, будто маленькая бомба.

– Вот тебе! Получай! Сам урод! – Маринка с размаху швырнула на пол еще две стеклянные игрушки. И еще две. Валера замахнулся на нее, и Маринка убежала на кухню.

– Дура! – растерянно крикнул Валера ей вслед. – Истеричка.