Черный Новый год

Почему больше никто ничего не режет? Ножи потеряли, что ли?

Из гостиной комнаты доносился бубнеж телевизора. Бурцев знал, что там никого сейчас нет, все на кухне, а по телевизору идет какая-то советская предновогодняя комедия. Наверняка с Абдуловым, Караченцовым, Леоновым или Мироновым. Занимаясь нарезкой овощей, он краем уха выхватывал долетающие фразы, узнавал их, улыбался, погружаясь в ностальгические воспоминания тех времен, когда смотрел все эти комедии по черно-белому телевизору. В кухне много лет назад пахло точно так же: солеными огурцами, зеленым горошком, тушеным и жарящимся мясом. От кастрюли поднимался влажный картофельный пар, который, по слухам, прочищал горло и убивал микробы в носу. Между делом Бурцев вспомнил, что неплохо бы полечиться чем-то кроме бесполезных таблеток, но то была мысль старого Бурцева, а молодой и здоровый ловко орудовал ножом, кромсая оливье в алюминиевую кастрюльку.

Родственники расселись, кто где. Лена и Галя заняли стулья у холодильника. Перед ними на столе стояла миска с вареными яйцами, а еще в пиале лежали сырые и неразделанные селедки, рядом примостилась банка оливкового майонеза с белыми пятнышками на боку, возле нее валялись два батона свежего хлеба. Лена чистила яйца, ногти у нее были длинные, ухоженные, с темно-красным лаком. Хозяйничать с такими ногтями неудобно, и Бурцев отпустил пару шуток про красоту, которая требует жертв, и про совсем не домашний маникюр. У Гали же, наоборот, ноготки были короткие, но ухоженные – видно, что она мать, а не, прости господи, бабка базарная. Галя заправляла салат, похожий на селедку под шубой. Ложка звонко стучала по стеклянному краю глубокой миски.

– Можно в туалет? – спросила Мариночка, слезая со стула. Владимир подхватил ее под локоть, помог спуститься.

– А кто же запрещает? – удивился Бурцев, дорезая соленые огурцы. – Беги, конечно. Не в трусики же дуть!

Мариночка исчезла в коридоре, а следом за ней Владимир. Бурцев же, обнаружив, что резать больше нечего, вытер руки о брюки, огляделся, сообразил, что чего-то не хватает.

– Спиртное где, барышни? – оживился он. – Покупали же вроде!

Горячечное сознание подсказало, что он действительно покупал и принес две бутылки водки, бутылку шампанского и пакет сока, мультивитамин, для Мариночки. Все это забылось то ли в коридоре, то ли в комнате.

Он вышел в коридор и увидел, что у входной же двери топчется Владимир, одетый в пальто, но босой, суетливо выворачивающий ящички стоящего у туалета комода. Там жена обычно хранила ключи. Рядом стояла Мариночка. На нее не налезла мохнатая черная шуба с белым пояском и варежками, торчащими из рукавов.

– Вы куда это? – взмахнул руками Бурцев, и где-то в глубине сознания промелькнула тревога, какая бывает перед скорым пробуждением.

Он не хотел просыпаться, потому что из реальности повеяло старым одеялом и пустой квартирой.

– За соком, – буркнул Владимир. – Сок забыли. Сбегаем быстро, тут через дорогу.

– Да зачем же! Пакет был, я помню, приносил. Должен быть!

Бурцев засуетился, ощупывая взглядом коридор, оттеснил Владимира и Мариночку от двери, запустил руки в горы одежды на вешалке, осмотрел тумбочку с обувью и под шапками действительно обнаружил шуршащий пакет с водкой, шампанским и соком.

– Вот, видите!

Он похлопал себя по карману, где звенели связки ключей.

Этот праздник ничто не могло испортить!

* * *

Он прекрасно помнил ощущения от Нового года, с волшебством и искорками какого-то неподдельного счастья. Бурцев скучал по этим ощущениям. Он давно забыл о многих вещах из жизни, детали стирались из его памяти, целые годы будто попадали в шредер и превращались в бессмысленные изрезанные лоскутки, из которых уже никогда не получилось бы цельной картинки.

Он забыл, как звали его прабабушку, которая два года жила у них в квартире, потому что сломала шейку бедра, готовилась умереть, но отказывалась ложиться в больницу, пока однажды не упала ночью с кровати, чтобы больше не подняться.

Он не помнил, как увлекался в школе боксом, а потом ушу и карате, но однажды столкнулся в темной арке с тремя широкоплечими пацанами из соседнего района. Они без проблем отразили все удары, вышибли Бурцева из стойки, уронили лицом на землю и долго били, пока им не надоело. Боль от ударов по голове, по спине, по почкам Бурцев помнил, а вот увлечения – нет.

Из памяти выветрился отец – после того как ушел из семьи. Бурцев встречался с ним, сначала раз в неделю, потом раз в месяц, а где-то с седьмого или восьмого класса перестал видеться совсем, потому что отец с новой семьей переехал в другой город. Бурцев же успешно его забыл, оставив в памяти лишь образ молодого бородатого мужчины, одетого в футболку песочного цвета, курящего, с раскрасневшимися щеками – отца из Нового года, того самого, последнего. А дальше – не было его. Вырезали хирургическим путем.

Отец как бы оказался вплетен в ощущение праздника, который Бурцев ждал каждый год и в котором неизменно разочаровывался, потому что невозможно было повторить то, что уже однажды было.