Чёрный обелиск

Никого из них я больше не видел. Я несколько раз собирался приехать, но каждый раз что-то мешало, и мне казалось, что я еще успею, что никогда не поздно навестить старых друзей, но я не успел. Германия погрузилась во мрак, мне пришлось ее покинуть, а когда я вернулся, она лежала в руинах. Георг Кролль погиб. Вдова Конерсман по привычке продолжала шпионить за всеми жильцами в доме и разнюхала, что у Георга с Лизой был роман. Через десять лет, в 1933 году, она рассказала об этом Ватцеку, который к тому времени был штурмфюрером СА. Тот засадил Георга в концентрационный лагерь, хотя еще за пять лет до этого развелся с Лизой, и через пару месяцев Георга уже не было в живых.

Ганс Хунгерман стал оберштурмбаннфюрером и заведовал в нацистской партии вопросами культуры. Он в пламенных стихах воспевал новые порядки, поэтому после 1945 года некоторое время испытывал определенные трудности, потеряв свою должность директора гимназии, но государство давно признало правомочными его притязания на пенсию, и он, как и многие другие члены нацистской партии, живет припеваючи, ни в чем не зная нужды.

Скульптор Курт Бах семь лет провел в концентрационном лагере и, выйдя оттуда нетрудоспособным калекой, до сих пор, вот уже десять лет после падения нацистского режима, бьется за крохотную пенсию, как и бесчисленное множество жертв нацизма. Он надеется, что, если ему повезет, он получит пенсию семьдесят марок в месяц — приблизительно десятую часть того, что получает Хунгерман или шеф гестапо, основавший концентрационный лагерь, в котором Курта Баха превратили в калеку. Разумеется, не говоря, уже о значительно более высоких пенсиях и компенсациях, выплачиваемых генералам, военным преступникам и бывшим партийным бонзам. Генрих Кролль, который благополучно прошел сквозь превратности судьбы, с гордостью видит в этом лишь доказательство беспримерной справедливости правосудия нашего славного отечества.

Майор Волькенштайн сделал блестящую карьеру. Он вступил в партию, участвовал в разработке еврейского законодательства, после войны на некоторое затаился, а сегодня успешно трудится со многими другими партийными товарищами в министерстве иностранных дел.

Бодендик и Вернике долгое время скрывали в лечебнице для умалишенных нескольких евреев. Они поместили их в палаты для неизлечимых больных, остригли наголо и научили, как себя вести, чтобы сойти за сумасшедших. Бодендика потом перевели в маленькую деревушку, за то, что он слишком дерзко критиковал епископа, принявшего титул государственного советника от правительства, которое возвело убийство в ранг священного долга. Вернике уволили за отказ делать больным смертельные инъекции. До этого он сумел вытащить из лечебницы евреев, которых там прятал, и переправить их в безопасное место. Его послали на фронт, и он был убит в 1944 году. Вилли погиб в 1942, Отто Бамбус в 1945, Карл Брилль в 1944 году. Лиза стала жертвой бомбежки. Как и фрау Кролль.

Эдуард Кноблох благополучно пережил всё. Он первоклассно обслуживал как праведников, так и злодеев. Его отель был разрушен, но он отстроил его заново. На Герде он не женился, и никто не знает, что с ней стало. Ничего не удалось узнать мне и о Женевьеве Терховен.

Интересную карьеру сделал Оскар-Плакальщик. Он попал на Восточный фронт, в Россию, и опять стал комендантом кладбища. В 1945 году он служил переводчиком при оккупационных властях и в конце концов был несколько месяцев бургомистром Верденбрюка. Потом вернулся в похоронный бизнес, вместе с Генрихом Кроллем. Они основали новую фирму и имели огромный успех: надгробия тогда были почти так же популярны, как хлеб.

Старик Кнопф умер через три месяца после моего отъезда. Был ночью сбит машиной. Его жена через год вышла замуж за гробовщика Вильке. Никто от нее такого не ожидал. Брак их оказался на редкость счастливым.

Город Верденбрюк во время войны так сильно пострадал от бомбардировок, что в нем не осталось почти ни одного неповрежденного дома. Он был крупным железнодорожным узлом, поэтому и подвергся таким жестоким бомбежкам. Через год после окончания войны я был там проездом и заблудился в городе, в котором родился и прожил столько лет. Вокруг были одни развалины, и я не встретил никого из старых знакомых. В маленьком магазинчике, вернее в дощатом ларьке неподалеку от вокзала, я купил несколько открыток с довоенными видами города. Это было всё, что осталось. Раньше, когда кто-то хотел вспомнить свою молодость, он ехал туда, где ее провел. В сегодняшней Германии это почти невозможно. Всё разрушено, отстроено заново и потому — совершенно чужое. Почтовые открытки должны заменить прошлое.

Единственные два здания, которые совсем не пострадали, — это лечебница для душевнобольных и родильный дом. Главным образом потому, что находятся за городом. Они сразу же снова переполнились и до сих пор до отказа забиты пациентами. Этот комплекс пришлось даже существенно расширить.