Чёрный обелиск

— Мы вдруг неожиданно обнищали, — отвечает Георг. — Но три марки, так и быть, поставим. Рискнем! Только ради вас.

— Хорошо. Налейте рюмку.

Кнопф нюхает и пробует. Потом требует еще одну рюмку, потом еще одну.

— Сдавайтесь, — говорю я. — Это бесполезно. Мы с вас даже денег не возьмем.

— Эта водка — из магазина Брокмана на Мариенштрассе, — объявляет Кнопф.

Мы изумленно смотрим на него. Он не ошибся.

— Гоните монеты! — каркает он.

Георг платит три марки, и фельдфебель исчезает.

— Как это может быть? — говорю я. — Неужели эта пьяная вошь обладает сверхъестественными способностями?

Георг вдруг разражается хохотом.

— Да он нас обдурил!

— Как?

Он поднимает бутылку. На тыльной стороне, в самом низу приклеен крохотный ярлычок: «И. Брокман, магазин деликатесов, Мариенштрассе 18».

— Хитрая рожа! — произносит он одобрительно. — А глаза — как у орла!

— Глаза! — говорю я. — Послезавтра ночью он в этом крепко усомнится — когда вернется домой и не увидит во дворе обелиска. Вот и его мир тоже рухнет.

— А твой — уже рухнул? — спрашивает Георг.

— И не один раз. Он рушится каждый день. Иначе как же тогда жить?

За два часа до отправления моего поезда мы вдруг слышим под окнами какой-то топот и множество голосов, настраивающихся на пение. Через несколько секунд вечернюю тишину взрывает мощный четырехголосый хор:

Ночь святая, ночь чудес
Сердце странника укрой...[44]

Мы подходим к окну. Внизу стоит певческий союз Бодо Леддерхозе.

— Это еще что за новости? — спрашиваю я. — Георг, включи свет!

В матовом свете, падающем из нашего окна, мы видим Бодо.

— Это в твою честь, — говорит Георг. — Прощальная серенада под окном. Ты что, забыл, что ты — член этого союза?

Принеси ему с небес
Миру, отраду и покой...

Открываются окна.

— Тихо! — кричит Конерсманша. — Вы что, не видите, что ночь на дворе? Пьяные свиньи!

Боль излечи в душе.
В небе звезда горит...

В окне появляется Лиза и кланяется. Она решила, что серенада адресована ей.

Через минуту появляется полиция.

— Разойтись! — командует зычный голос.

Полиция с началом дефляции изменилась. Она стала жестче и энергичней. Вновь просыпается старый прусский дух. Каждый штатский — вечный новобранец.

— Нарушение тишины в ночное время! — гавкает равнодушный к искусству униформист.

— Арестуйте их! — вопит Конерсманша.

Союз Бодо состоит из двадцати дюжих певцов. Им противостоят всего два полицейских.

— Бодо! — кричу я с тревогой в голосе. — Только не вздумайте оказывать сопротивление! Не трогайте их! Залетите на несколько лет в тюрьму!

Бодо делает успокоительный жест и поет, широко открывая рот:

Я бы хотел уже
В небо уйти.

— Замолчите! Дайте нам поспать! — кричит Конерсманша.

— Эй, вы! — кричит Лиза полицейским. — Отстаньте от музыкантов! Ловили бы лучше воров и грабителей!

Полицейские в растерянности. Они еще пытаются держать марку, командуют несколько раз: «Следуйте все за нами в полицейский участок!», но никто не двигается с места. Бодо запевает второй куплет.

Наконец, полицейские делают единственное, что в их силах: арестовывают по одному певцу.

— Не сопротивляйтесь! — кричу я. — Иначе вам пришьют сопротивление представителям власти!

Певцы не сопротивляются. Они покорно позволяют увести себя в участок.

Остальные невозмутимо продолжают петь, как будто ничего не произошло. Участок находится неподалеку. Полицейские через несколько минут бегом возвращаются и арестовывают еще двоих. Остальные продолжают петь. Правда, партия тенора уже заметно ослаблена. Полицейские хватают с правого фланга. В третий заход уводят Вилли, и хор остается без первого тенора. Мы протягиваем им в окно бутылки с пивом.

— Держись, Бодо! — говорю я.

— Не беспокойся! Будем стоять до последнего бойца!

Полиция уводит двух вторых теноров. Пиво у нас кончилось, и мы жертвуем своей водкой. Через десять минут поют уже одни басы. Они поют, не глядя, как арестовывают их товарищей. Я где-то читал, что так же безучастно ведут себя моржи, когда охотники, врезавшись в стадо, убивают дубинками их соседей и сородичей. А на войне я видел, как то же самое делают целые народы.

Еще через четверть часа внизу стоит уже один Бодо Леддерхозе. Взмокшие, злые полицейские прибегают в последний раз и уводят его. Мы идем за ними в участок. Бодо одиноко продолжает петь вполголоса.

— Бетховен, — поясняет он коротко и жужжит дальше, как одинокая музыкально одаренная пчела.