Чёрный обелиск

— Можно смело сказать: чем-то вроде второй матери. Если бы не Железная Лошадь, я бы, наверное, стал биологом. Но она так любила стихи, — и мне приходилось каждый раз приносить ей все новые, — что я в конце концов забросил свою биологию.

— Верно, — говорит «мадам». — Вы ведь тот сорванец с рыбками и тритонами!

Мы выходим из комнаты. Уже у порога я замечаю на шкафу папаху.

— А где ее высокие сапоги? — спрашиваю я.

— Они перешли к Фритци. Фритци все остальное надоело. Лупить клиентов не так утомительно. И заработок выше. Кроме того, должна же у Лошади быть преемница? У нас есть небольшой круг клиентов, любителей строгого массажа.

— А как это все случилось? Как она умерла?

— На работе. Она всегда работала с большой отдачей, это-то ее и подкосило. Есть у нас один клиент, одноглазый голландский коммерсант, очень респектабельный господин. Глядя на него, в жизни не продумаешь, а ему ничего другого не надо — только чтобы его пороли. И приходит каждую субботу. А в конце сеанса каждый раз кричит петухом! До того смешно кукарекает! Женат, трое славных детей... Не может же он требовать от своей жены, чтобы та его порола! Одним словом, постоянный клиент, к тому же с иностранной валютой в кармане — он платил гульденами. Мы чуть не молились на него! Еще бы — валюта! И тут такое несчастье! Мальвина перетрудилась, слишком увлеклась и вдруг — бух на пол! Прямо с хлыстом в руке...

— Мальвина?

— Это ее имя. А вы, наверное, и не знали? Клиент, конечно, в ужасе! Еще бы, такое пережить! Он больше не придет... — печально вздыхает «мадам». — Такой клиент! Мечта, а не клиент! На его гульдены мы покупали мясо и оплачивали на месяц вперед пирожные. Кстати, а как он сейчас, этот гульден? — Она поворачивается ко мне. — Наверное, тоже упал в цене, верно?

— Один гульден стоит примерно две марки.

— Это же надо, а? А раньше стоил миллиарды! Ну значит, невелика и потеря, если этот голландец больше не придет. Да, вы не хотите взять себе что-нибудь на память о Лошади?

У меня мелькает мысль о стеклянном шаре с метелью, но я тут же отбрасываю ее и качаю головой.

— Ну тогда выпьем внизу хорошего кофе и поговорим о памятнике.

Я рассчитывал продать им какое-нибудь маленькое скромное надгробие, но выяснилось, что Железная Лошадь, благодаря голландскому коммерсанту, скопила приличную сумму в гульденах. Она не меняла их, а складывала в шкатулку. Голландец был постоянным клиентом несколько лет.

— Родственников у Мальвины нет, — говорит «мадам».

— Ну тогда мы можем подобрать что-нибудь солидное, из совершенно другой ценовой категории. Что-нибудь из мрамора или гранита.

— Мрамор как-то не подходит Лошади, — говорит Фритци. — Это скорее для детей, а?

— Далеко не всегда! Нам случалось и на генеральских могилах ставить мраморные колонны.

— Нет, гранит лучше! — заявляет «мадам». — Он больше отвечает ее железной натуре.

Мы сидим в большой комнате. Дымится кофе, на столе стоят домашний сладкий пирог со сбитыми сливками и бутылка кюрасо. Я чувствую себя почти, как в старые добрые времена. Дамы смотрят через мое плечо в каталог, как когда-то в мои учебники.

— Вот это — лучшее из всего, что у нас есть, — говорю я. — Черный шведский гранит, памятник с крестом на двойном постаменте. Во всем городе таких наберется два-три, не больше.

Дамы рассматривают рисунок. Один из моих последних эскизов. Для надписи я использовал майора Волькенштайна — как павшего в 1915 году во главе своего подразделения, что было бы совсем неплохо как минимум для убитого столяра в деревне Вюстринген.

— А разве Лошадь была католичкой? — спрашивает Фритци.

— Кресты ставят не только католикам, — отвечаю я.

«Мадам» чешет затылок.

— Не знаю, понравился бы ей такой религиозный памятник или нет... А есть что-нибудь другое? Что-нибудь... наподобие скалы?

У меня на мгновение перехватывает дыхание.

— Ну если вы хотите что-нибудь особенное... — отвечаю я. — У меня есть как раз то, что вам нужно. Нечто классическое! Обелиск!

Я понимаю: это выстрел в небо, но, тем не менее, дрожащими от охотничьего азарта пальцами достаю изображение нашего ветерана и кладу на стол.

Дамы молча изучают рисунок. Я не вмешиваюсь и терпеливо жду. Бывает в жизни редкое везение, когда тебе, дилетанту, играючи удается совершить нечто такое, на чем сломал себе зубы уже не один эксперт.

Фритци вдруг смеется:

— А что? Совсем неплохо для нашей Лошади!

«Мадам» тоже ухмыляется.

— И сколько стоит эта штуковина?

У обелиска, сколько я себя помню в этой фирме, никогда не было цены, поскольку все знали, что продать его невозможно. Я быстро считаю в уме.

— Официальная цена его — тысяча марок, — говорю я. — Но для вас, как для друзей, — шестьсот. Я могу позволить себе эту смехотворную цену, потому что сегодня работаю в фирме последний день, иначе бы меня тут же уволили. Расчет, разумеется, наличными! Надпись — за отдельную плату.

— Почему бы и нет? — говорит Фритци.

— Я тоже ничего не имею против! — кивает «мадам».

Я не верю своим ушам.

— Значит, договорились? — спрашиваю я.

— Договорились, — отвечает «мадам». — Сколько будет шестьсот марок в гульденах?