Чёрный снег: война и дети

Блаженствует бабка за чаем:
весь мокрый от пота лоб.
Такую страсть замечая,
я с детства был водохлёб.
Хоть голод по кухне гуляет,
клянусь ей батон покупать.
Но бедная бабушка знает —
ей хлебушко мой не видать!
Сошьёт сарафан из сатина —
войны ещё тягостен след.
Мы пьём чаёк с сахарином,
что действует сердцу во вред.
Был чай не индийский, торговый,
бесценный – в настое своём,
заваренный липой медовой,
ромашкой, а то – клеверком.
Вся добрым пронизана светом,
хозяйка беседу начнёт:
– Пей, внучек, не водочка это:
к худому
                      не приведёт…
Сейчас – что душа поделает.
Застолица наша светла.
Но лишь одного не хватает —
такого, как прежде, тепла.

Свадьба

Весёлой была только с виду
за стенкой свадьба у нас.
Сидели в углу инвалиды,
не пряча отчаянных глаз.
Родные, друзья по работе,
но не было этой порой
отцов, убитых на фронте,
у нашей четы молодой.
А люди о том забывали —
всю боль убивало вино!
И яростно «Горько!» кричали,
хоть горечи было полно!
Никто на судьбу не в обиде.
Лишь вдовы вздыхали: «Дела!..»
Чтоб слёзы никто их не видел,
на кухню прошли от стола.
Лишь к ночи закончились страсти.
А после – заботы, труды…

Союз заключили на счастье

две слитые вместе беды.

Мать

Бабуля не взяла стакана,
в платок тихонько голосит:
– Зачем ушла от нас, Татьяна,
и капли счастья не испив!
Под пламенем кленовых веток
местечко сторож ей нашёл.
Был грунт, как дот бетонный, крепок,
как матери судьба, тяжёл.
Рад за бутылку дед стараться:
достал оградку через час.
Но от кого ей ограждаться?..
Кого бояться ей сейчас?..
Давно исчезла зона смерти,
где узниц слышались шаги.
Не ставь, старик, ты кельи эти!
Колючей памятью не жги!
Тебе и так вина налью я…
Я помянуть людей зову
Татьяну, что жила, тоскуя, —
всю жизнь скорбевшую вдову.
И говорю: – Речей не нужно.
Прошу молчанья одного. —
И люди тянутся недружно
к напитку горя моего.

Псковский лес

Голубеет вокруг голубица.
На полянке осинник зачах.
Очень просто в лесу заблудиться,
закружиться во клюквенных мхах.
Хоть чащоба страшит непролазная,
нам тропинка сумеет помочь.
И коварная высь быстроглазая
не ударит, а бросится прочь…
Но вступающим в лес фашистам
страшен был каждый шорох и хруст,
и палил во врага ненавистного
каждый пень трухлявый и куст.
Заросли медуницею доты.
Зеленеет на бункерах мох.
И порою вздыхает болото —
это словно о Родине вздох!

Кусок хлеба