Чёрный снег: война и дети

Чтоб никто отбирать не посмел,
уходил я с куском в отдаленье,
отвернувшись от каждого, ел,
будто я совершил преступленье.
От людей, словно мышь, убегал,
ожидая всё время худое.
Кончив корку, я мя´киш глотал —
и на первое, и на второе.
Нынче стала доступна еда,
потому и страдаем не шибко.
Нам тогда помогала беда
человека узнать без ошибки.

Ураган

Мальчишки в худой одежонке,
картину глядим не дыша.
Её дополненьем к тушёнке
прислали из США.
Конец войны, между прочим,
но фильм идёт «Ураган».
Поэтому шквалом грохочет
заплатанный, старый экран.
В округе развалин немало.
Куда уж несчастий чужих!
Как будто у нас не хватало
тогда гореваний своих!
Но каждый, от бури сомлевший,
про это пока что забыл, —
что наш ураган отгремевший
страшнее заморского был.

Голуби

Теперь не свиснешь птиц весёлых —
вираж закончился их ловкий.
Дед продал голубей почтовых
в посёлок дальний по дешёвке.
Но путь назад они огóрили[4]

,вернулись в дом родной, еловый,
поскольку сизые не поняли
хозяйской прибыли рублёвой.
Такое голуби жестокое
прошли на верность испытание,
и так была продажа горькая
похожа на угон в Германию!
Я помню – пацаном оборванным
домой стремился из полона
по шпалам выжженным и взорванным
в простреленном гробу вагона.
С горы все пашенки – приметные:
глядеть на Родину – не чудо ли?..
Я в детстве рос, как птицы светлые,
не признавая небо чуждое.

«Сосед въезжает в новый дом…»

Сосед въезжает в новый дом —
военный инвалид.
Протезным гулким сапогом
решительно стучит.
А раньше жил он в блиндажах
без справок жилотдела,
во всяких маялся углах
сырых, заиндевелых.
Он, как ребёнок, нынче рад,
подарком удостоенный.
Покажет орден, как мандат,
на быт благоустроенный.
Шагает в новый он подъезд,
а в сердце – куролесица,
и потому сапог-протез
бодрей гремит по лестнице.
Прямой, как совесть, дом стои´т.
Паркет горит на диво.
На сердце всё ещё хранит
блиндаж, кривой от взрыва.
Кровопролитный бой в ночи,
прорыв тот Ленинградский,
тех, кто жилище получил
на косогоре братском.

Старый дом

Не для него приют покойный.
В дверях – осколки и свинец.
Ему, как воину, достойный
встречать положено конец.
И ребятишки по соседству,
как сувениры грозных лет,
растащат доски – память детства,
моих годов военный след.
Пока прощаться нам не надо.
Стои́т мой дом, стена к стене,
колонка мёрзнет, как в блокаду,
и я, как прежде, – на войне.
И я, как дом, не раз обстрелян
не только в те лихие дни.
На стенах шрамы от шрапнели
морщинам на лице сродни.

Освобождение