Черта

Надо сказать, что эти регулярные поездки «в родные пенаты» играли важную роль в жизни молодого художника. Он, конечно, не забывал о годах бедности, нужды и даже унижений своего виленского детства. Но вот как описывал Антокольский позднее жизнь местечковых евреев: «Теперь посмотрим на коренные еврейские достоинства жителей гетто. Первым была любовь к познанию. Был стыд и срам, если мальчик не прочел хотя бы Пятикнижие с комментарием и Пророков. Второе. Высокое уважение к раввинам, хахамам[94], управлявшим познанием. Третий. Семейная чистота и супружеская верность… Многие среди них были ремесленники, портные, сапожники, скорняки, их жизнь была хотя не менее трудной, но более приглядной. Они много работали, крепко спали, они улыбались».

Но вернемся к поездке домой в 1864 году. Ее результатом стал деревянный горельеф «Еврей-портной». Вероятно, это первый в русском изобразительном искусстве образ типичного жителя черты оседлости. Портной показан за работой, да и сама профессия была традиционной для жителей Черты. Настолько традиционной, что и в столицах, и в городах внутренних губерний нередко именно евреи – и только они – ассоциировались с индивидуальным пошивом одежды.

Однако портной, изображенный Антокольским, не из тех преуспевающих мастеров, к которым выстраивалась в очередь столичная публика. Это именно житель Черты, влачащий жалкое существование – либо по причине бедности своих клиентов, либо вследствие других обстоятельств, отличавших местечковую жизнь. Марк не только одел его в лохмотья, но еще и поместил в оконную раму, которая тоже разваливается. В результате у зрителя практически не оставалось сомнений в том, что кропотливая работа портного, вот это вдевание нитки в иголку, столь непростое для старческих глаз, вряд ли помогут персонажу Антокольского выбраться из бедности, в которой пребывал и сам портной, и его, вероятно многодетная, семья.

Конечно, бедностью в России никого было не удивить. Но, во-первых, тема эта не часто находила отражение в высоком искусстве. А главное, на этот раз автор явно связал нищету героя с его типажом жителя еврейского местечка. Пейсы, кипа на голове – все выдает в нем представителя еврейской патриархальной среды. Антокольский хорошо знал эту среду, он сам недавно вырвался из нее, чтобы круто изменить свою жизнь, и потому мог описать ее предельно точно, с болью и любовью.

Материал, с которым работал скульптор, был привычен для вчерашнего подмастерья резчика в виленской мастерской, но весьма необычен для академии. И выбор Антокольского был совершенно осознанным: он был убежден, что образ нищего портного, выполненный из гипса или мрамора, будет восприниматься совершенно иначе, не так, как того хотел автор. Интересно, что в следующем произведении, отражающем образы евреев, поглощенных своими занятиями, Антокольский использовал слоновую кость. Это был горельеф «Скупой», на котором персонаж, тоже на фоне оконной рамы, показан в момент пересчета денег.

Продолжения серии горельефов с изображением обитателей Черты не последовало, но от еврейской темы Антокольский не отказался, перейдя к более сложному жанру – многофигурным композициям. Первой из них должна была стать скульптурная группа «Спор о талмуде». Работа осталась незаконченной: сохранились лишь бюсты главных персонажей – евреев в кипе и в хасидской шапке. Эти, если можно так выразиться, эскизы главных героев дают специалистам основания полагать, что идея произведения была связана с темой «Литовского Иерусалима». Ведь именно там разгорались ожесточенные споры между хасидами и традиционным еврейством.

Развитие еврейской темы, хотя и под совершенно другим углом, предстает перед нами в горельефе «Нападение инквизиции на евреев». Этот сюжет уносит нас далеко и от мест Черты, и от ее времени, погружая в эпоху конца XV века, когда в Испании свирепствовала инквизиция. Испанские евреи, пытавшиеся сохранить свою идентичность в условиях преследования и нападений, продолжали тайно соблюдать иудейские традиции. Их переход в христианство носил внешний, вынужденный характер, а у себя дома, скрываясь от чужих глаз, они продолжали совершать иудейские обряды. За одним из таких обрядов – пасхальным седером – и застали марранов[95] вооруженные слуги инквизиции.

Связь этого позднесредневекового сюжета с темами, волновавшими обитателей Черты второй половины XIX века, несомненна. Перед ними также вставала проблема сохранения идентичности, верности традициям. И хотя до начала эпохи погромов оставалось более десяти лет, можно предположить, что интуитивно Антокольский чувствовал, где пройдет линия фронта в борьбе против еврейского народа и какими будут средства этой борьбы. Мы уже говорили в этой книге о том, что одной из основ для развязывания погромного движения в России стал «кровавый навет», и самые страшные погромы случались именно во время Песаха.