Черта

С одной стороны, в течение XIX века менялась ситуация в области законодательства о евреях. Независимо от того, какими причинами руководствовалось государство, область образования, науки, культуры шаг за шагом становилась более доступной для жителей еврейских местечек. И одним из таких мест, доступ в которые был открыт для евреев в годы правления Александра II, стала Академия художеств.

С другой стороны, шел и встречный процесс. В еврейский мир приходила Гаскала (просвещение), и это течение подталкивало молодых людей из прежде замкнутой патриархальной среды к постижению культуры внешнего, нееврейского мира. Путь этот, безусловно, был чреват отходом от традиций предков, ассимиляцией. Хотя конкретный выбор зависел, конечно, не столько от жизненных обстоятельств, сколько от личности, убеждений, характера самих молодых людей, устремившихся в среду не столько космополитичную, сколько наоборот – в значительной степени православную.

Именно на этот, таивший немало сложностей путь одним из первых вступил мальчик Мотя из бедной многодетной семьи, проживавшей в Вильно. Окружавшая его действительность менее всего располагала к творческой карьере. Отец содержал дело, малопривлекательное для творческой натуры подростка, – питейное и чайное заведение. По причине ли характера или от нужды, но отец требовал, чтобы в работе принимали участие все члены семьи. Даже для Моти, младшего из семерых детей, не делалось исключения. «Мне доставалось ото всех. Кто хотел – бил меня», – вспоминал он позднее. Однажды ему досталось как раз за то, что в будущем стало его профессией. Родственница его лучшего друга, Вульфа Бареля, рассказывала: «При устройстве чайной маляр раскрасил синими листьями печь, где был вделан котел. Потом маляр ушел, а Мотя, улучив время, когда отца не было дома, взял и нарисовал на печи водовоза с лошадью и водовозкой. Поразительно живо и хорошо было нарисовано, особенно – как из бочки сверху, из дыры, заткнутой тряпками, выплескивается вода и разлетается брызгами. Когда пришел отец и увидел эту картину, он затопал ногами, закричал, что Мотя испачкал всю печь и бросился его бить…». А сам Антокольский вспоминал: «Моя страсть не была понятна отцу, и он не только не поощрял, но и жестоко преследовал ее». (Надо отметить, что хотя будущий скульптор и недолюбливал отца, жестко с ним обращавшегося, но, как только стал состоятельным, потребовал, чтобы тот закрыл кабак, и сделал его управляющим домом.)

Детские годы мальчика проходили традиционно: вначале его отдали, как было принято, на учебу в хедер, затем – в помощники резчику по дереву, осваивать ремесло. И здесь талант Моти раскрылся. По городу пошла слава о юном художнике-самородке, посмотреть на которого приходили все: от купцов до жены генерал-губернатора. С ее письмом-ходатайством Марк и поехал учиться в столичную Академию художеств.

Учеба в петербургской академии сформировала из виленского самоучки настоящего мастера, и в те же годы он вошел в круг деятелей русской культуры, вскоре занявших место главных ее выразителей. Одним из таких друзей Антокольского стал Илья Репин, с которым они даже одно время делили комнату. Позже, уже в зрелые годы, Репин написал портрет скульптора, но нас интересует больше графический набросок, сделанный во время учебы в академии, в 1866 году. На нем Марк предстает в талите – облачении для утренней молитвы. Это дает нам понять, что, живя и обучаясь в русской среде, Антокольский оставался верен национальной традиции. Известно, что его не раз пытались уговорить принять православие – о некоторых таких эпизодах он упомянул в своих мемуарах, – но известно и то, что к вероотступничеству Марк всегда относился плохо, считая его недостойным.

В свои первые петербургские годы Антокольскому пришлось претерпеть крайнюю бедность. Выручило его покровительство известнейшего еврейского мецената столицы – барона Гинцбурга[92]. Назначенная бароном стипендия вся без остатка уходила на жилье, учебные материалы и скудную еду, но постепенно начинающий скульптор вставал на ноги.

В это самое время в академии произошел «бунт» молодых художников, положивший начало движению передвижников[93]. Группа студентов, отказавшихся выполнять дипломную работу по канонам классической живописи, пробудила интерес художественной общественности к темам, ранее казавшимся недостаточно значимыми для профессионального искусства. В их произведениях стали появляться бытовые сцены, реалистичные картины жизни городских низов и обитателей деревень.

Возможно, именно этим влиянием была обусловлена первая значимая работа начинающего скульптора. Отправляясь ежегодно на каникулы в родной Вильно, он соприкасался с тем самым народным бытом, внимание к которому пробуждало образованное позднее Товарищество передвижных выставок.