Чертеж Ньютона

Масоны почитали Храм в качестве явленной копии Вселенной, а его строительство – одним из важнейших дел, которое предпринимает человек, соучаствуя в творении мира. Возникновение у человечества садов и храмов в представлении масонов означало конец кочевого варварского образа жизни и начало досуга искусства и цивилизации, хотя бы и в ущерб сытости. Сады и храмы увенчиваются созданием книги и с ней – воображения мира, ибо все существующее – от элементарных частиц, генного кода и видового разнообразия до виртуальных миров и звездной бездны – это слова, что подчиняются разным грамматикам – естественных языков, физических законов или математических теорем.

Отцу была близка убежденность Поленова в том, что пейзаж – это преобразование Вселенной в состояние мысли. «Почему пейзаж может быть красивым? – спрашивал себя Поленов, и я вспоминал Юту и Ротко. – Почему новая живопись все-таки оказывает впечатление на зрителя? Разве геометрия палитры не древний отпечаток на сетчатке неба и причудливых скал? Что глаз видит и чего он не видит в ландшафте? Полагаю, в этом свойство мозга, преображающее наше зрение». Поленов подбирается к тайне света палестинского пейзажа, и отец обводит эту выписку рамкой: «Солнце выжигает на сетчатке отпечаток-негатив, как на серебряной пластинке: иерусалимские холмы ослепительны и оставляют на зрительном нерве скудный отпечаток тьмы». Здесь же отец помечает: «В 1920-х годах близ Старого города располагалась глазная клиника! Художница Анна Тихо, жена офтальмолога, точно передала теменное свойство света Иудейских гор. Она показывала свои картины больным, развешивала их по всему дому, будучи уверена в их целительности».

Посылая Поленова в Палестину и Египет, «Гелиополь» старался поспеть вслед за французскими братьями: ложа Эрнеста Ренана ранее снарядила в путешествие на Восток писателя и археолога Мельхиора Вогюэ, и тот привез из Палестины труд «Иерусалим», в котором была опубликована его версия археологического плана Храмовой горы. В братском соперничестве русские масоны поспешили сравняться с французскими и поручили Поленову создать собственную версию Храма, завершенного Иродом. Свое решение художник представил в полотне «Христос и грешница». Христос был списан с основоположника русского пейзажа Исаака Левитана, а задник картины – часть стены Храма – написан на основе кропотливых изысканий Поленова по результатам его путешествия.

Биография Поленова как масона обрывается с началом революции. Едва оставшись у художника в собственности, его усадьба Борок становится прибежищем просвещения в духе толстовского общества. От масонства Поленов оставляет себе лишь неостриженный ноготь мизинца и фразу: «Я не художник, я – мастер». В ней он подчеркивает именно масонские полярности – Творец и Мастер, Мастер и Подмастерье, – делая, таким образом, свое путешествие в Тир, совершенное в 1889 году, к гробнице архитектора Храма, главного героя масонских мифов по имени Хирам, еще более осмысленным.

Если вкратце следовать отцу, Поленов понимал пейзаж как древнее художественное произведение, сформировавшее сознание человека, само его восприятие: «Создатель обозревает храм Вселенной глазами человека, – писал Поленов. – В будущем, вероятно, когда ученики Бехтерева научатся заглядывать в сознание, можно будет восстановить саму личность по тому, как она видит мир, как она выписывает ландшафт на ретине».

Кульминацией и, в сущности, завершением работы отца стала идея отыскать в утесах, продолжающих подножие Масличной горы, пещеры, которые служили естественными камерами обскура. Стены этих полостей могли запечатлеть контуры Храма, стоявшего напротив пещер когда-то на протяжении веков, которых, как полагал – и был прав – отец, более чем достаточно для того, чтобы известняк изменил свой цвет под воздействием снимка уникальной выдержки почти в тысячелетие, сделанного самим временем.